все женщины цивилизации, пожелавшие работать, не получали за это денег, а делали это из энтузиазма. Документация быстро надоела до чертиков, я стал уже через несколько дней отлынивать от нее, шатался по окрестностям, невзирая на местные легенды о подземных тварях, умыкающих людей в недра планеты.
Подземных тварей я, должно быть, не заинтересовал, окрестности поражали однообразием — холмистая равнина, покрытая сиреневыми невысокими кустами, — и тоска моя превратилась в муку.
Через месяц я пришел к администратору колонии и предложил расторгнуть договор.
Он посмотрел на меня недоуменно и приподнялся из-за стола.
— Что вы хотите? Вас не устраивает оплата? По-моему, она не плохая. Масса всевозможных надбавок. За удаленность, за климатические условия, за отсутствие естественных водоемов, еще и еще… Для своего коэффициента вы получаете максимум. Что вас не устраивает?
Я пожал плечами.
— Вы — странный человек… Сообщаю: расторгнуть договор я не вправе. Для этого нужны уважительные причины, перечисленные в соответствующих пунктах законодательства. Насколько понимаю, ни одной из этих уважительных причин у вас нет. Если не согласны, подавайте в суд, только предупреждаю, закон всегда на стороне правых, то есть администрации. Не забудьте и о компенсации тех средств, которые на вас затрачены. Стоимость проезда сюда обойдется вам во много раз больше, чем вы здесь пока заработали.
— Не могу здесь жить, мне тошно, — сказал я.
— Если тошнит, обратитесь к врачу.
Так я и ушел ни с чем.
Но видеть одних и тех же людей, робота-универсала и двух лаборанток, каждый день надевающих на себя что-нибудь новенькое, высмотренное в журналах мод, с оказией попадающих на планету, я не мог.
В забытом богом поселке жизнь текла неторопливо. Руда исправно добывалась. На обогатительной фабрике автоматы круглосуточно извлекали из нее чистый элемент. Грузовые корабли забирали титан и с завидным постоянством, ровно через день, в шесть часов вечера по местному времени, взлетали в космос, содрогаясь от тяжести полностью нагруженных трюмов… Каждый занимался своим делом, вечером ходили в кино, организовывали пирушки на свежем воздухе, во время которых некоторые особенно набравшиеся колонисты во весь голос призывали на поединок подземных чудовищ. Чудовища, даже если и были, давно попрятались от страха перед бесшабашностью пришлых людей.
Приглашали и меня, но с каждым разом я соглашался все более неохотно. Знаменитую историю о веселом инженере Ирвине, провалившемся однажды в яму и кричавшем оттуда замогильным голосом, я знал наизусть. Какой-нибудь старожил рассказывал ее каждый раз заново, по обычаю нужно было делать вид, что слышишь ее впервые и как можно более искренне изумляться находчивости инженера.
Однажды пришла мысль, что злополучная машина, обделившая меня когда-то, на самом-то деле права, я не пригоден ни к одному делу, которым призваны заниматься люди.
Что я ценил, кроме собственной свободы, — ничего! Зачем она нужна?! Все миры похожи один на другой. Все люди одинаковы. Их разделяет только балл, который они получают после окончания школы… Куда я бегу, если мое предназначение быть лишь предметом для исследования наукой. Они полгода определяли патологию, скрытую во мне. Так и не смогли… Она на поверхности, чтобы добраться до нее, не нужно глубоко копать — я ни к чему не пригоден.
Коли так, то могу, конечно, еще раз достать паспорт, еще раз попытаться заняться не своим делом — результат будет тот же. Могу забраться в городскую кассу и обчистить ее. У меня появится куча денег. Могу сбежать отсюда и предаться увеселениям, благо мест в цивилизации для этого достаточно, — но и развлечения утомят… У меня нет дела, ради которого можно было бы жить. Я — пустое место! Нуль!
Чтобы существовать, приходится выдавать себя за других, но что я — фальшивка, начинаю чувствовать сам, потом почувствуют и окружающие…
На меня уже начинали посматривать косо, я был не похож на жизнерадостных колонистов.
Нынешний коэффициент отделял меня от тех, у кого он был ниже — рабочих, поваров в столовой, работников почты и магазинов. В то же время узкий круг специалистов, имеющих балл больше, был так же недоступен мне. Я чувствовал себя в слоеном пироге, в котором мне раз и навсегда отведено определенное место.
Дошло до того, что я начал с удовольствием вспоминать дни, когда надо мной висела опасность, меня преследовали ученые мужи, поднявшие на ноги розыскную службу Земли. Тогда была цель- избежать преследования — теперь же ничего нет. Существование стало терять смысл.
Я перестал ходить на работу, устраивался где-нибудь подальше от городка, чтобы здания и порт пропадали за холмами, собирал сухие ветки и разводил костер. Смотрел на красноватое пламя, сидел, положив голову на колени, и думал. О чем я думал среди сиреневого приволья чужой планеты? Трудно сказать.
Мысли текли сами по себе, иногда останавливаясь на чем-то, перескакивая с одного на другое, в них не было последовательности. Меня это устраивало, так и должно быть с человеком, который ничего из себя не представляет. В них перемешалось все: воспоминания детства, образы друзей, которые забыли обо мне, презрение к женщинам, в крови которых предательство, живые картинки случившегося со мной за этот год… Я почему-то с удовольствием вспоминал корягу, на которой плыл когда-то по незнакомой речке, и лужу, где брал воду для того, чтобы приготовить кофе.
— Что вы тут делаете?
Оказалось, меня в уединении потревожили администратор колонии и еще несколько ответственных лиц, стоявших рядом с ним с выражением тревожного любопытства на лицах.
— Что это? — с недоумением спрашивали они.
— Костер, — отвечал я. — Так горит дерево на воздухе.
— Зачем?
— Не знаю, — пожимал я плечами, — так хочется.
— Пойдемте с нами, — говорили они мне.
Я подчинился их требованию. Они уговаривали негромко и вежливо.
Ни в чем не перечили, и я понял — они считают, что я сошел с ума.
Через день меня забрал с планеты Бельведер маленький санитарный корабль. Он быстро мчал в пустоте космоса, сжимая в движках пространство.
Я знал, он везет меня в госпиталь. Где меня будут лечить. Если я на самом деле сумасшедший. Что в этом удивительного?.. Я на самом деле нуждаюсь в лечении.
Больница, в которую меня привезли, находилась на очень зеленой планете, имени которой мне не сказали. У меня осталось от нее ощущение огромного парка.
Невысокие корпуса больницы, легкие на вид здания, окружала ухоженная до предела природа. Кусты и трава были подстрижены, земля под деревьями взрыхлялась два раза в день, больные, желающие потрудиться, еще и поливали ее. Мы приехали из космопорта перед обедом, когда некоторые из них, с лейками и граблями, возвращались в жилой корпус.
Я обратил внимание, что все они крепкие и молодые. Мотыги и лейки в их могучих руках казались игрушечными.
— Откуда? — спросили они.
Я назвал планету.
Они в недоумении переглянулись.
Такое же удивление на лицах я увидел у дежурных врачей.
Автомат экспресс-диагноза мучил меня минут двадцать, врачи успели познакомиться с сопроводительными документами и встретили меня во всеоружии своей науки. Мой организм оказался в норме, никаких нарушений автомат не нашел.
— Значит, так: беспричинная депрессия, стремление оставаться в одиночестве, в связи с чем частичное неприятие людей, восстановление заложенных в наследственных отделах памяти архаичных стремлений, а именно, влечение к огню… — перечисляли они симптомы моей болезни, — частичная потеря трудоспособности, влечение к созерцательности…
— Коэффициент довольно низкий, «сорок два», — уточнил один из присутствующих
