Алехина это бодрило. Он намекал, был вот случай, помер один дедок, жил один и умер один, а у него сразу наследник отыскался. Юноша-студент, подавал большие надежды.
— Ну да, буду я поддерживать этих прыщавых, — быстро моргал Евченко. — «Мертвые с косами вдоль дорог стоят, дело рук красных дьяволят». Орут целый день, ничего святого.
— А то было, — не давал Алехин сбить себя с толку, — загнулся один дедок, а завещание оставил детскому садику. Детский садик всем составом проводил благородного дедка в последний путь.
— Вот писку на похоронах! — сердился Евченко.
И так каждый раз.
Уснул он, что ли? Алехин вновь надавил на звонок, и птичка снова запела. Раздались и быстренькие шаги. Кто-то с той стороны подошел к дверям и затаил дыхание.
— Да я это, Кузьма Егорыч, — Алехин знал Евченко много лет, считал его как бы близким знакомым.
— Ты ж у меня был уже, — ворчливо заметил Евченко, — позвякивая цепочкой, открывая наконец дверь.
— Застрахуй вы свое имущество, Кузьма Егорыч, можно было бы и не вешать все эти цепочки, — ворчливо заметил и Алехин, входя в тесный коридорчик. — Я на хорошую сумму могу вас застраховать. Вот навешали на себя цепей, а есть страховка — бояться не надо.
— А вещи унесут?
— Так страховка же, Кузьма Егорыч, страховка! Вы все новое купите.
— А новое унесут?
— Опять страховка. И опять все новое. Круговорот средств в природе. У вас телевизор «Атлант», теперь таких и не выпускают. Вы новый купите.
— Проходи, проходи.
— Вы меня шпыняете, Кузьма Егорыч, будто я человекообразная собака, — пожаловался Алехин, стараясь не пережать, — а я к вам со всей душой. Вы же умный человек. Я вот на сессии был в горисполкоме, сам слышал: Евченко — человек умный. — Таких слов для своих клиентов Алехин никогда не жалел. — И я так же думаю. Но еще знаю, умным тоже удача нужна, умные тоже нуждаются в счастье. Так ведь? Вот что нам недостает до полного счастья, а, Кузьма Егорыч?
Он спрашивал, а сам рассматривал знакомую комнату. Книжный стеллаж, на стене портретик Генералиссимуса. Книг много, все больше энциклопедии. Он, Алехин, энциклопедию всего раз-то и раскрывал, посмотреть, какое пенсне носил враг народа Берия. И стол ему нравился.
Огромный письменный стол, заваленный бумагами и журналами персонального пенсионера. Тут же лежала лупа, такая мощная, что бактерию можно рассмотреть, но Евченко пользовался ею при чтении. Сейчас лупа лежала на толстой книге. С непонятным волнением Алехин прочел: «Лоция Черного моря». Редкая, наверное, книга. Для служебного, наверное, пользования.
— Вот за что мы всю жизнь боремся, а, Кузьма Егорыч?
Алехин не ждал конкретного ответа, он подбрасывал вопрос для завязки, там разберемся, но Евченко, с присущей ему деловитой пунктуальностью, пожевал узкими губами:
— Единственное, Алехин, за что мы боролись и будем бороться с полной отдачей сил — это счастье, — Евченко никогда не уточнял, кто эти «мы», подразумевалось некое интеллектуальное единство с собеседником. — Смысл всей нашей борьбы, Алехин, именно счастье. Истинное, конкретное счастье. Многие поколения русских революционеров жизнью своей доказали, что человек достаточно высокой духовной организации способен чрезвычайно героически и с максимальной самоотдачей бороться за общее счастье, а значит, и за светлое наше будущее, — наверное, Евченко цитировал одну из многих своих брошюр.
Алехин кивнул. Он с тоской думал, что за стеной, в метре от него лежит заколдованное волшебное царство — квартира Веры. Евченко, как сосед, в любое время может к ней заглянуть, попросить соль или спички, пожаловаться на погоду, а вот ему, Алехину, вход туда воспрещен. На время, конечно, но воспрещен. И непонятно, зачем пенсионеру «Лоция Черного моря»? Это Алехина тревожило. Раньше он этой книги здесь не видел. Стараясь не ломать наладившийся разговор, он спросил: а что это за штука такая — счастье?
— Мир на Земле, — незамедлительно и заученно ответил Евченко. — Но общий мир. И труд на Земле. Но труд не рабский. И свобода на Земле. Но свобода не для собственного утешения. И равенство на Земле. Но равенство не для нищих рабов, а для всех освобожденных от материальной зависимости.
Сам Евченко в своем махровом халате не выглядел человеком, освобожденным от материальной зависимости. Ободренный этим своим наблюдением, Алехин заметил, что в этом году как раз пятьдесят шесть лет стукнуло с того момента, как жить стало лучше, жить стало веселей, а он, Алехин, все еще бегает в деревянный туалет под окнами девятиэтажек. Это как же так получается?
— Я этого не говорил, — быстро, даже страстно ответил Евченко и даже оглянулся на портретик Генералиссимуса. — Это ты так говоришь, Алехин. — Он даже вскинул над головой руки, рукава сползли, Алехин увидел, что сухонькие руки Евченко густо испещрены коричневыми старческими пятнышками. — Это ты так говоришь, Алехин. А человек имеет право на счастье только в том случае, если не рассматривает других людей как средство для достижения своего счастья.
— А я разве рассматриваю? — удивился Алехин. — Я что, бегаю в туалет не на своих двоих?
Евченко рассердился. Как белесый паучок замахал лапками: — Посадить дерево, Алехин, написать книгу, воспитать ребенка — это еще не все. Есть высшая цель, Алехин. Беспредельная цель. Под освобождением человека, то есть под достижением им полного счастья, Алехин, следует рассматривать не только его освобождение от любой формы эксплуатации, но и от зависимости от самой природы. И не только природы, но и Вселенной!
Пенсионер Евченко явно увлекся, а Алехин вспомнил почему-то про игрушку, которую навязали ему вчерашние алкаши. Этот рак заржавеет в тазу с замоченной одеждой…
Он скосил глаза в сторону письменного стола. Правда, «Лоция Черного моря». Зачем она пенсионеру? Эти алкаши вчера намекали на чтото такое. Вот вспыхнет, дескать, вода…
— Да, да, не только природы, но и всей Вселенной! — размахался руг ками Евченко. Как на лекции в горсаду. — Когда миллиарды различных пониманий счастья сольются и образуют некую единую гармонию, подобную гармонии музыкального симфонического произведения, вот тогда наступит счастье и для тебя лично, Алехин.
— А для вас?
Пенсионер Евченко только заморгал на него.
Строгость пенсионера, впрочем, не смущала Алехина. Он отлично знал важное правило, какую бы чушь ни молол клиент, его надо слушать, и слушать внимательно. Алехин с пренебрежением относился к торопливым агентам. Придет такой, пошуршит и уйдет ни с чем. Вот пришла вам в голову мысль, пока ваш клиент размахивает руками, пожалуйста, перебивайте его. Что путного он может вам сказать? Зачем тратить время на праздную болтовню! Так вот и считают неопытные торопливые агенты, дерущиеся за пятнадцать процентов прибавки, Алехин к таким относился с пренебрежением. Он, Алехин, надежен. У него дома картотека, он всех своих клиентов знает по имени и по отчеству. Он ударник по всем видам страхования, он еще Верочку уговорит на свадебное страхование, уговорил же когда-то Соньку.
Он вздохнул.
— Вот какое счастье, Кузьма Егорыч, если меня вчера прямо возле дома побили. Алкаши проклятые! — Он знал, что Евченко любит такие темы: — «Мертвые с косами вдоль дорог стоят, дело рук красных дьяволят». Такие песенки, Кузьма Егорыч. А вы — счастье! Один из тех алкашей совсем был придурошный, все гундел: подожди, подожжем море!
Понятно, Алехин малость преувеличивал, но лупа и «Лоция Черного моря» его волновали, даже тревожили. Сделать лупу величиной со стадион — запросто вскипятишь Черное море.
— А что? Подожгут! — горячо откликнулся Евченко. — У них после двенадцати драка, вполне подожгут. Время такое. — И быстро оглянулся на портретик Генералиссимуса. — Я этого не говорил. Это ты говоришь, Алехин.
— Да как можно? — изумился Алехин. — Не горит же вода!
— Где горит, а где и не горит, — загадочно хмыкнул Евченко и быстро полез в свои бумаги, вытащил вырезку из какой-то газеты. — Где не горит, а где и горит, Алехин.
