Жена моего мужа

потеряю Питера и Ориол тотчас же после того, как обрела их, по-настоящему обрела.

Я позвонила Роуз с намерением оправдаться и умолять ее сохранить мою тайну. Ее не оказалось дома, а такого рода сообщение не оставишь на автоответчике. Она не перезвонила, может, это и к лучшему. Вряд ли она сочтет, что я заслуживаю понимания и милосердия с ее стороны. Может, мне стоит все отрицать? Может, мне не стоит ждать, пока она насплетничает Питеру, а сыграть на опережение и рассказать ему, будто по «Гордон Уэбстер Хэндл» поползли какие-то нелепые слухи, не имеющие под собой абсолютно никаких оснований… Он поверил бы мне. Он мне доверяет. Но именно его доверие делает для меня подобный ход неприемлемым. Я всегда разыгрывала свои сценарии, связанные с сердцем и чреслами, по собственным оригинальным правилам, отличающимся от тех моральных стандартов, которым следует большинство. Но правила всегда существовали. И правило номер один — я не могу лгать Питеру.

Так что я всецело во власти Роуз. Прошло девять дней с тех пор, как она дала мне знать, что ей известно о моей неверности. Каждый раз, как звенел дверной звонок, я думала, не Роуз ли это заявилась к нам, чтобы потребовать обратно то, что принадлежало ей по праву, рассказав моему любимому о том, что я переспала с тем уродом. То, что она до сих пор молчит, ни в коей мере не успокаивает меня. Возможно, ждет наиболее благоприятного момента для того, чтобы разоблачить и унизить меня. Может, школьного рождественского спектакля, когда свидетелями ее откровения могут стать наши дети и друзья? Рождества? А может, она затевает длительную игру и отложит свое разоблачение до дня свадьбы Ориол.

Я тотчас же замечаю ее в толпе родителей. У нее высокая прическа, ни за что не подумала бы, что подобная может пойти ей (они обычно старят), но Роуз она к лицу. Роуз выглядит современной и уверенной в себе.

Питер замечает Льюка, уже сидящего на одной из узких скамеек, расставленных для публики. Вокруг него разложены пальто и сумки, чтобы занять побольше места, это, несомненно, идея Конни. Питер направляется к Льюку, чтобы составить ему компанию и поболтать с ним. Говорю Питеру, что догоню его, а сама отправляюсь в противоположном направлении навстречу Роуз.

— Привет, Роуз.

— Привет, Люси, выглядишь, как всегда, изумительно, — говорит она, скользя взглядом по моим шоколадно-коричневым бархатным брюкам и джемперу с воротником гольф от Джозефа.

Погружаюсь в размышление, прозвучат ли мои слова искренне, если я скажу, что ей идет прическа, но упускаю момент. Роуз продолжает:

— Похоже, ты становишься все красивее с каждым совершенным тобой злодеянием. Ты настоящий Дориан Грей, не правда ли, Люси?

Я холодно улыбаюсь:

— Мне не хотелось бы всю оставшуюся жизнь выносить твои колкости, Роуз. Не кажется ли тебе, что нам следует поговорить о том, что ты знаешь?

— О чем нам разговаривать? Ты совершила прелюбодеяние. Вполне нормальная ситуация.

Хотя Роуз разговаривает со мной враждебно, я замечаю, что она понижает голос и с опаской оглядывается по сторонам, бросая свои колючие реплики, — не хочет, чтобы другие родители узнали о моем позоре, в конце концов, я ведь ассоциируюсь с ней. Я черпаю утешение в ее стремлении следовать общепринятым условностям.

Она складывает руки на своей огромной, как у мамонта, груди.

— Баланс сил изменился, не так ли, Люси? — спрашивает она. Я с изумлением смотрю на нее и не понимаю, что она имеет в виду. — На этот раз я контролирую ситуацию. Теперь я командую, а ты ждешь и наблюдаешь, что сделаю я.

Да, я жду и наблюдаю, что она сделает, но ничего не изменилось. Я постоянно живу в тени Роуз. Сделает ли Питер предложение Роуз? Оставит ли он Роуз? Сделает ли Питер предложение мне после Роуз? Купим ли мы дом поблизости от Роуз? Пошлем ли мы нашу дочь в ту школу, которую выбрала Роуз? И так далее.

— Буду откровенна, мне это доставляет огромное наслаждение, — признается она.

— Не сомневаюсь в этом, — допускаю я.

— Ты никогда не думала обо мне, Люси, и теперь я испытываю такие изумительные ощущения и чувствую себя такой могущественной, когда тебе приходится думать обо мне. Держу пари, что в последние дни ты думала исключительно обо мне.

Вполне понятно, что Роуз возбуждена, но, несмотря на ее заявления, будто она наслаждается этой ситуацией, выглядит она скорее помешанной, чем взволнованной. Быть злобной не идет ей. К ней всегда больше всего подходило определение «скучная».

— Ты действительно считаешь, будто я редко думаю о тебе? — спрашиваю я. — В течение многих лет я редко думала о чем-либо другом помимо тебя.

Она смотрит мне в глаза, пытаясь определить, говорю ли я правду. Я смело встречаю ее взгляд. Я говорю правду. Несмотря на многочисленные недостатки Роуз, глупой ее не назовешь. Она осторожно взвешивает то, что я только что сказала.

— Ты просто ужас. Ты разрушила все своей жадностью, своим безжалостным, эгоистичным поведением. Ты украла моего мужа, разбила семью, но даже этого оказалось недостаточно для тебя, — злобно шипит она, а я, пожалуй, даже восхищаюсь ее прямотой.

Мы обе знаем, что это перестрелка в старых зарослях колючего кустарника. Долго же этого не происходило. И я с нетерпением ожидаю честных, пусть даже горьких слов. У меня всегда вызывало негодование ханжеское принятие со стороны Роуз нашего с Питером предательства. Ее на первый взгляд робкая, услужливая натура всегда казалась неискренней. Безусловно, она должна сердиться на нас. Не может же она быть совершенно бесхарактерной.

Я смотрю на часы. Представление должно начаться через пятнадцать минут. Какой бы страх и отвращение мы ни питали друг к другу, как бы страстно ни желали выяснить отношения, ни одна из нас не хочет пропустить начало представления. Близнецы — крестьяне, Ориол — дерево, мы обе считаем, что наших детей недооценили и дали неподходящие роли, и поэтому им тем более нужна наша поддержка.

Роуз, возможно, обдумывает то же самое и, наверное, приходит к выводу, что у нее меньше пятнадцати минут, которые можно потратить на обвинения, но она, по-видимому, не может больше ждать ни минуты, чтобы взорвать мою жизнь, и приказывает мне следовать за ней в один из классов, где нас никто не побеспокоит.

Удобно устроившись в тишине среди маленьких столиков и стульчиков, я заявляю:

— Если ты думаешь, будто у меня роман с Джоу, то это не так.

— Ты хоть представляешь, что ты наделала, Люси?

Я смотрю на ряды подносов, которые прикрывают детские учебники и коробки с цветными карандашами. Интересно, она действительно ждет от меня ответа?

— Думаю, да.

— Сомневаюсь. Ты украла моего мужа, а значит, и мои лучшие годы. Я потратила свою молодость на Питера. Ты украла мои воспоминания и значительную часть моего будущего. Ты лишила моих детей их права первородства, лишила их отца, который жил бы вместе с ними и участвовал в их жизни. Ты лишила меня огромной семьи. А мне всегда хотелось жить в деревне, среди диких цветов, птиц и ужей. Но я оказалась запертой здесь, в Лондоне, среди смога и всякой прочей дряни.

— Роуз, ты же живешь в Холланд-Парке, грех тебе жаловаться.

— Мы живем в достаточно комфортных условиях, и если бы я хотела жить именно в Лондоне, тогда мне действительно не на что было бы жаловаться, но это не так. Мне хотелось бы, чтобы их детство было наполнено приключениями, открытиями, какими-то удивительными событиями, а не уроками игры на фортепьяно и результатами тестов академических способностей.

Я потрясена услышанным. Мне всегда казалось, что Роуз нравится положение лучшей мамы Центрального Лондона.

Ее гнев все возрастает. Я пытаюсь найти какие-то слова утешения.

— По крайней мере, ты можешь оставаться дома и наслаждаться обществом детей. А мне приходится работать, и мы тоже не можем позволить себе завести четверых детей, потому что вынуждены содержать тебя.

— Вы не делаете мне никаких одолжений, просто минимум, положенный по закону. К тому же