вообще все, кто живет в Кёркспи, — ничего не добьемся в жизни. Никто в Кёркспи не верит, что кто-либо из их земляков способен занять достойное положение в обществе. Мне все они казались живыми мертвецами. Ты думал о них иначе, и в конце концов я совсем перестала представлять себе нашу дальнейшую совместную жизнь.
— Так ты считала меня одним из них? Я был для тебя мертвым грузом? Проигранной ставкой? — спрашивает он с проницательностью, без которой я сейчас вполне могла бы обойтись.
— Иногда. — Я замечаю: Стиви, похоже, обиделся. Насупившись, он тянет через соломинку свой молочный коктейль. — Не всегда, но чем дальше — тем чаще. Ты не обращал внимания на мои просьбы переехать дальше на юг.
— Мы не могли себе этого позволить.
— Особенно тягостен был тот день, когда ты предложил мне вернуться в Кёркспи и жить с твоей матерью.
— Моя мать — чудесная женщина, — с вполне понятным раздражением возражает Стиви.
— Да, это правда, но для меня это был бы такой огромный шаг назад!
— Но там для нас была работа.
— На почте!
— Постоянный доход. Я думал, именно этого ты хотела.
— Я до сих пор не знаю, чего хочу.
Но даже в то время я знала, чего я не хочу. Я не хотела, чтобы мои дети росли в доме, где белый потолок пожелтел от табачного дыма, а унитаз используется вместо пепельницы и поэтому в воде всегда плавают окурки. Я не хотела жить там, где никто не утруждает себя словами вроде «пожалуйста», «прости», «извини» и «не мог бы ты» и понятия не имеет о том, какие из них используются для того, чтобы попросить человека подвинуться или громче повторить вопрос, а какие — для того, чтобы извиниться за произведенный телом неприличный звук. Я не хотела, чтобы люди считали, будто мои дочери приносят беду. Я не хотела, чтобы мои сыновья бездумно, только потому, что им нечем заняться в пятницу вечером, избивали сыновей других женщин. Даже тогда мне все это казалось дикостью. Мне хотелось, чтобы все было по-другому.
— А сейчас? — спрашивает Стиви.
— Что «сейчас»?
— Сейчас ты считаешь меня одним из них? Считаешь, что я был бы для тебя обузой? Сдерживал бы твой потенциал?
— Господи боже мой, Стиви, ты же двойник Элвиса. Ты носишь драгоценности и брюки клеш. Неужели ты думаешь, что когда-нибудь сможешь появиться в этом свинском баре в Кёркспи? Ты не один из них. В этом я ошиблась.
Стиви улыбается широкой всепрощающей улыбкой. Он видит двусмысленность моего комплимента. Его доброжелательность провоцирует меня на дальнейшие излияния:
— Ты здорово вырос, Стиви. Я бы хотела, чтобы в школе у меня был такой учитель, как ты. И с имитацией Элвиса все получилось не так уж плохо. Не пойми меня неправильно, но я до сих пор совершенно не понимаю, чего ты хочешь этим добиться и зачем заниматься подражанием, когда…
— Хватит, хватит! Остановись, пока не поздно, — смеется Стиви. — Не разбавляй бочку меда дегтем. Хочу быть липким, но сладким.
Мы улыбаемся друг другу, и на меня снисходит чувство огромного облегчения. Рассказав Стиви, что я чувствовала и почему поступала так, как поступала, я поняла, что совершила акт освобождения. До настоящей минуты я и не представляла, что так отягощена чувством вины и стыда. Теперь мне немного легче. Теперь мне яснее представляется характер наших со Стиви теперешних взаимоотношений: он — прошлое, и только что я рассказала ему, почему это так. Я впадаю в настолько благостное состояние, что тянусь через стол, беру Стиви за руку и крепко сжимаю ее, надеясь, что он поймет, что я сейчас испытываю. Надеюсь, он поймет, что во мне произошел значительный внутренний сдвиг.
— О вчерашней ночи, Белинда.
— Нам действительно нужно об этом говорить? — спрашиваю я. Я имею в виду, хорошего понемножку.
— Думаю, да, — говорит Стиви. Он явно придерживается мнения, что хорошего надо сразу много.
— Извини меня, Стиви, но я не хочу. — Меня страшит мысль о вчерашнем поцелуе, и скорее не потому, что мужчина, которого я поцеловала, не являлся моим мужем, а потому, что он как раз являлся моим мужем — первым и нежелательным.
И мне это понравилось.
Очень.
Я не хочу терять Филипа, но в то же время не могу окончательно отпустить Стиви. Поцелуй со Стиви — прямой путь к потере Филипа, а подписание заявления о разводе предполагает окончательное освобождение от того человека, с которым ты разводишься. Оставить себе обоих невозможно, но хватит ли мне одного?
— А мне это необходимо, Белинда. Я в совершенной растерянности. Просто вчера Лаура была такой красивой. Она выглядела…
— Она выглядела лучше, чем я, — заканчиваю я. Ну конечно, так и должно было быть. В этом и состоял мой план. Он не должен был меня замечать, так как я вряд ли смогла бы устоять под натиском его внимания.
— По-другому. Она всегда хорошенькая, но вчера она была просто сногсшибательной. И с ней легче, чем с тобой. Она не замужем. И тем более, слава тебе господи, она не замужем за мной. И все же ночью, в саду, я хотел только тебя. — Стиви высвобождает ладонь и обхватывает руками голову. В течение долгой кошмарной минуты мне кажется, что он сейчас заплачет. — Я не хотел в тебя снова влюбляться — но, похоже, влюбился. Это же ты. Всегда ты. Но с другой стороны, ты — не прежняя. Хотя мы и женаты, ты далека и недоступна. Мы разводимся.
Боль и радость от слов Стиви взрывается одновременно в моем мозгу и сердце. На меня накатывает лавина эмоций, и я не в силах определить, с какой вершины катится эта лавина и какая из эмоций является доминирующей. Черт возьми, и это как раз тогда, когда мы достигли некоторых результатов! К сожалению, я не являюсь беспристрастным наблюдателем в этой войне между сердцем и разумом. По моим ощущениям, мое сердце сражается за родину, а разум ведет жестокий, варварский и несправедливый завоевательный поход. Я вскакиваю и подбегаю к Стиви, намереваясь прижать к груди его объятую грустными мыслями голову.
И затем, когда я уже думаю, что трудно представить более запутанную ситуацию, я вдруг слышу знакомый голос:
— Привет, дорогие мои. Черт побери, какая встреча! После стольких лет, кто бы мог подумать?!
38. ДЬЯВОЛ В ИНОМ ОБЛИЧЬЕ
Ситуация вышла из-под контроля — моего и даже всеохватывающего контроля Беллы Эдвардс, — потому что наша маленькая тайна перестала быть только нашей маленькой тайной.
Словно в перевернутую подзорную трубу, я смотрю, как он, переваливаясь и махая рукой, приближается к нам. На его лице расплылась улыбка — он явно рад нашей случайной встрече, — и нам с Белиндой эта улыбка кажется безгубым оскалом смерти.
— Черт побери, как тесен мир! Стиви, дружище! Белинда! Девочка моя, я бы тебя и не узнал. Ты стала совсем тощая. Как приятно встретить вас обоих.
Нил Карран хлопает меня по спине, обнимает Белинду и затем, в редком для северного человека порыве чувств, обнимает и меня. Чтобы не компрометировать себя, мы с Белиндой отстраняемся друг от друга и позволяем себя обнять, но по-прежнему не можем сказать ни слова. Нил Кар-ран, будучи не самым наблюдательным человеком на свете, не замечает нашего молчания.
