знал, что я люблю тебя. Я не хотела, чтобы тебе было плохо. Да, я часто совершаю глупые поступки, мне недостает целеустремленности и уверенности в себе, — но я никогда намеренно не причинила бы тебе боль.
Я давлюсь всхлипами, надеясь, что он все же разберет мои слова и поймет, как я к нему отношусь. Кажется, несмотря на мою решимость не устраивать сцен, я все же ее устроила. Из ниоткуда появляется официант и протягивает мне салфетку — утереть слезы. Другой официант, с десертной тележкой, протягивает мне гигантский кусок шоколадного торта.
— За счет заведения, — бормочет он и бросает на Фила неодобрительный взгляд.
Фил коротко кивает, извинившись, поднимается со стула и уходит, оставив меня лить слезы на бисквитную гору.
48. МНЕ БОЛЬНО
Стоит обыкновенный британский август: сегодня с самого утра моросит дождь, а вчера был такой ливень, что по радио предупреждали о возможных внезапных наводнениях. И это уже не в первый раз. Все вокруг в ужасе от такой погоды, а мне нравится. Очень к месту. Мое лето закончилось еще до того, как самолет из Лас-Вегаса сел на английской земле, а нет ничего хуже, чем тосковать в окружении жизнерадостных лондонцев, расхаживающих в общественных парках в плавках и купальниках.
И как я могла так сглупить? Как могла так по-идиотски довериться? Опять. Не в первый раз — вот что обидно. Когда от меня ушел Оскар, я была уверена, что никогда больше не поверю мужчине. Я поклялась, что никогда больше не подвергну себя таким страданиям. Но Стиви червем пробрался ко мне в сознание, душу и сердце. А затем он вдруг вырвался наружу, размазав мое чувство собственного достоинства и способность любить по всему американскому континенту.
После ухода Оскара я имела обыкновение повторять, что уже никогда не полюблю. Всем, кто готов был слушать (не слишком широкая аудитория — Эдди да Белла), я говорила, что никогда никого не полюблю и даже не захочу полюбить.
Но это была неправда.
Я повторяла эту мантру для того, чтобы обмануть судьбу. Я все не могу решить, то ли эта самая судьба — ненавидящий женщин ублюдок, то ли она злорадная сука. Скорее сука, потому что ее шуточки отличаются особым остроумием, характерным для женщин. К тому же женщины, как правило, склонны проявлять большую изобретательность, когда дело касается мести.
Как бы то ни было, я надеялась, что, раз я на каждом углу твержу, что любви нет, старая дева судьба позабудет обо мне, а ее вечная Немезида госпожа Удача снова осветит мою жизнь, или еще лучше, что Купидону удастся выстрел, и я найду кого-нибудь, кто будет мне небезразличен. И ведь так и случилось, разве нет? По крайней мере, какое-то время я так думала.
Встретив такого мужчину, как Стиви, я решила, что я самая счастливая женщина на земле. Но этот мужчина никогда не существовал. Эта родственная душа, этот красавчик, с симпатией относившийся к моему сыну, был не более чем плодом моего воображения. Стиви и Оскар — одного поля ягоды. Возможно, лживость Стиви отличалась — но только в деталях, по существу она оставалась той же самой. Существует миллион способов бросить кого-нибудь, но в конечном итоге все они жестоки.
Но в этот раз, когда я говорю «хватит», я действительно так думаю. Потому что какой смысл? Если Стиви, при всей его непохожести на Оскара, все-таки ничем не отличается от него, то можно сделать только один вывод: что все мужчины одинаковы. Боже, помоги мне, помоги нам всем. Потому что женщинам не на что надеяться. Безысходность этого рассуждения ложится на грудь тяжелым камнем. Я и верю в него, и не хочу верить. Какая безрадостная, унылая, гнетущая, мрачная, жестокая мысль. Это как подумать, что клевер с четырьмя лепестками — просто сорняк, а Санта-Клаус — не более чем толстый фигляр, по дешевке нанятый местным универсальным магазином. Чудес не существует.
Уже месяц я думаю об этом — целыми днями, каждый день. Я стала никудышной компаньонкой и никчемной секретаршей. Я беспрестанно, снова, и снова, и снова, перемалываю в мыслях предательство Стиви. Он женат. Женат. Но это еще что — он женат на моей лучшей подруге. Получаем бывшую лучшую подругу. Я бы простила ему статус женатого мужчины, если бы он признался мне с самого начала. В конце концов, он долгое время не имел с ней никаких отношений — это в случае, если их истории вообще можно верить. Это серьезное условие: вряд ли их можно назвать надежным источником информации. Может быть, со временем я даже смогла бы примириться с тем фактом, что он был женат на Белле. Если бы они признались с самого начала.
Но ведь этого не произошло, верно? Они оба врали мне, выставили меня дурой. Возникает вопрос: почему? Это же очевидно, не так ли? Потому что он все еще ее любит. Наверняка. Нет никакого другого объяснения. Он трахался со мной, либо чтобы досадить ей, либо чтобы иметь возможность быть поближе к ней, либо чтобы прикрыть их связь. Не знаю, какой из этих кошмарных вариантов верен, но то, что один из них верен, — это точно.
И если бы меня мучило только его предательство! Тогда бы у меня, по крайней мере, был путь для отхода, способ возвратить себе попранное достоинство. Я бы позвонила Белле, и она пригласила бы меня к себе или примчалась бы ко мне. Мы бы выпили за один вечер недельную норму, съели пиццу, полакомились шоколадом, заклеймили его беспринципным лживым ублюдком, а затем я бы расплакалась и сказала, что все еще люблю его. Она уложила бы меня в постель, погладила по голове и сказала (без покровительства или уныния в голосе): «Ну конечно ты его любишь». Потому что в прошлый раз так и было. А сейчас мне не к кому обратиться, и я скучаю по Белле не меньше, чем по Стиви.
Сегодня я ушла с работы ровно в ту секунду, когда кончилась моя смена. Ну и что, что я разобралась не со всеми записями. Это может сделать Салли, в понедельник. Я всегда за ней подчищаю — пришло время платить по счетам. Я тащусь к станции и вливаюсь в исчезающий под землей людской поток. Спускаясь вниз, мы все как один глядим себе под ноги. Мне все безразлично до такой степени, что не вызывает энтузиазма даже обувь от Джимми Чу на одной молоденькой японке. В обычных обстоятельствах такая манифестация моды, да еще в сочетании с гольфами, меня бы просто сразила. Я бы мысленно отметила — рассказать об этом Белле. Плох тот день, когда некому рассказать о туфлях от Джимми Чу.
Я весь день почти ничего не ела. По крайней мере, ничего питательного. Я задумываюсь, когда опустошила последний пакетик с жевательными конфетами (в перерыв на ленч) и когда стоит открыть следующий (интересно, четыре пакета в день — это уже пристрастие или просто стойкое нежелание готовить?).
Подъезжает поезд. Я пробираюсь в угол вагона и встаю там. За мной вливается еще сотня пассажиров. Двери дважды пытаются закрыться. Какой-то опоздавший служащий напирает, стараясь втиснуться в переполненный вагон. Он пихает пожилую женщину с целым набором пластиковых пакетов. Она, в свою очередь, толкает под руку девушку в бежевом плаще. Девушка проливает диетическую колу. С одной стороны, я ей сочувствую (когда я выхожу в светлом плаще, то все время что-нибудь на него проливаю), но в то же время я испытываю чувство злобного удовлетворения. Не только у меня день не задался. Душевные страдания не добавляют мне человечности.
Я забираю Эдди из детского сада. Мне практически — но не вполне — удается изобразить интерес к его последнему художественному полотну. Сегодняшний день Эдди провел, наклеивая высушенные вареные макароны на лист бумаги и собственную рубашку. Мой поддельный интерес, который и так-то едва теплился, совсем угасает, когда Эдди спрашивает:
— А где Стиви?
Он задает этот вопрос с того момента, как я, вернувшись из Вегаса, забрала его у Оскара — один месяц, шесть дней и примерно десять часов назад. Для четырехлетнего мальчугана это целая вечность. Я отделываюсь привычным ответом:
