Но полковник, вместо того чтобы проникнуться симпатией после этих слов, неожиданно смерил его ледяным взглядом. Моррис поспешно продолжал:
– Вы никогда не интересовались вопросом, влияет ли имя человека на его характер и судьбу? Помнится, когда я был моложе…
– Синьор Дакфорс, – бесцеремонно перебил Фендштейг; его речь на глазах приобретала все больше немецких обертонов. – Я не собираюсь вести светские беседы с задержанным, который, как я убежден, совершил убийство. Сейчас я ознакомлю вас с фактами, которыми мы располагаем. Эти факты вы либо подтвердите, либо опровергнете в доказательной форме, либо вообще не станете комментировать. Как пожелаете, на ваше усмотрение. При этом можете добавлять любые детали, которые, по вашему мнению, заслуживают внимания. После этого наш разговор будет закончен. Вам ясно?
– Разумеется, полковник, – покорно согласился Моррис. И тут же, не дав следователю открыть рот, добавил: – Основной факт, как мне кажется, состоит в том, что некоторым бывает трудно так запросто взять и наплевать на общественные приличия и условности.
Но бледнолицый Фендшейг уже приступил к чтению протоколов. Его ничто как будто не трогало – ни собственная совесть, ни чужое обаяние. Голос его звучал все более монотонно, размеренно и бесцветно, точно текст, записанный на пленку.
– В среду, двадцать восьмого февраля, в семь часов тридцать минут утра вы вышли из дому и поехали на работу, как всегда…
Моррис отодвинулся от стола, скрестил ноги, правым локтем уперся в колено и прикусил согнутый указательный палец. Теперь нахмуриться и готово – он весь внимание. Еще обхватить левой рукой правую ногу; такую позу он когда-то подсмотрел на лекциях в университете. – …Пока вы находились в пути, вам позвонила ваша жена Паола Дакфорс, урожденная Тревизан, и взволнованно сообщила, что умерла ее мать. Она просила вас немедленно поехать в дом покойной тещи, куда вы и прибыли в семь часов пятьдесят минут. Вы поговорили с сиделкой и сразу вслед за тем спустились в холл, сославшись на необходимость срочно позвонить по телефону. Через некоторое время вас обнаружила сестра вашей жены Антонелла Тревизан-Позенато, когда вы рылись в вещах ее матери. С ней вы провели около десяти минут, расспрашивая о наследстве…
В этом месте Моррис чуть не перебил полковника. Такие слова, как «обнаружила» и «рылся», приобретали при чтении вслух совсем иной оттенок, будто за ними уже крылось что-то преступное. Это несправедливо. Совсем как в том фильме, где несчастного парнишку принялись шпынять, когда он закурил на поминках матери, и отсюда сделали вывод, что он же пристрелил араба. Но, собравшись возразить, Моррис вдруг подумал, что так вести себя и в самом деле нельзя. Дымить над гробом родной матери – это ужасно. Моррис никогда бы не позволил себе подобной выходки. Впрочем, распорядитель на похоронах, угостивший парня сигаретой, тоже поступил непорядочно, представив полиции этот случай в отрицательном свете. Вот и Антонелла совершенно напрасно рассказала, что он спрашивал про наследство. Но она, скорее всего, по своей обычной наивности не подумала, что таким свидетельством может навредить Моррису. – Однако за этими мыслями он потерял нить рассуждений Фендштейга.
– Извините, вы не могли бы повторить? Я не совсем уловил насчет наследства.
Вернувшись назад, словно отмотав магнитофонную ленту, полковник повторил слово в слово тем же монотонным голосом:
– …расспрашивая о наследстве. Затем вы поехали в головной офис семейной фирмы в предместье Квинто, где вступили в спор с вашим зятем, синьором Позенато, с которым уже давно находились в напряженных, если не взрывоопасных, отношениях.
«Взрывоопасные», – подумал Моррис, – чересчур сильное слово для его унылых взаимоотношений с жалким цыплячьим магнатом.
– Спор, возникший в то утро, по всей вероятности, касался наследства Тревизанов, завещание же, скорее всего, находилось у синьора Позенато. Перепалка приобретала все более ожесточенный характер, в результате вы набросились на него с ударами… нет, синьор Дакфорс, ваши замечания извольте приберечь до тех пор, пока я не закончу.
– Извините, – кротко сказал Моррис, но при этом усмехнулся довольно вызывающе. – Я просто…
Фендштейг поднял глаза. Это явно был один из его отработанных гестаповских приемчиков – он так редко прямо смотрел на собеседника. Застывшие удавьи зрачки за стеклами очков – как заметил Моррис, не слишком чистыми.
– Я просто подумал, какое странное словосочетание – «набросился с ударами».
Фендштейг снова потупил взгляд. Бедняга, верно, и не знает, что такое «словосочетание». Как только полковник собрался читать дальше, Моррис небрежно обронил:
– Продолжайте, прошу вас.
Но Фендштейг оставил реплику без внимания.
– …и причинили ему в драке смертельные увечья, возможно, случайные. На драку указывает беспорядок в помещении, хаотично разбросанная мебель. Малое количество крови говорит о том, что убийство могло быть совершено тупым предметом, вероятно, случайно попавшим под руку. Вместе с тем все могло быть специально подстроено таким образом, чтобы походило на убийство в состоянии аффекта. Несомненно, целый ряд вещественных доказательств был уничтожен до нашего приезда, хоть вы это отрицаете. Во всяком случае, необычно расположенные отпечатки ваших пальцев найдены на опрокинутом стуле, на столе и на папках с документами.
Что такого необычного, подумал Моррис, в его отпечатках? А в каком, интересно, положении оставляли отпечатки на столе Фарук и Азедин? Его б не удивило, если и Бобо со своей невозможной Цуццолиной, или как ее там, забыли кое-где пару хорошеньких отпечатков, тоже не пальцев. Кстати, не мог ли Бобо выгнать эмигрантов оттого, что
