— Совсем наоборот. Раза два или три мы у них были, вот и все. Но это не имеет никакого значения. Такие люди, как Аркадий Викторович, раскрываются сразу и целиком. Необыкновенная личность! Бездна обаяния… Когда его будут хоронить, не знаешь?
— На этих днях. — Люсин представил себе все, что ждет в недалеком будущем бедную Людмилу Викторовну, и, стиснув зубы, решил ей помочь. «И всего только час назад я зарекался никогда больше не участвовать в подобных мероприятиях! — подумал он и покачал головой. — Человек предполагает…»
— Ты чего? — озабоченно спросила Мария.
— Да так, знаешь ли, пустяки. — Он допил коньяк и отрицательно покачал головой, когда она протянула руку к бутылке. — Хватит для начала. Столь божественным напитком нельзя злоупотреблять. «В.С.О.П.», — прочел он буквы на кольеретке. — К такому нужно относиться с благоговением.
— Понятия не имею, что это означает.
— «Вери сюпериор ольд пель», — почтительно прошептал Люсин и вдруг засмеялся. — Высшего качества и весьма старый! Помнишь, Портос говорил, что уважает старость, но только не за столом? Так вот, он попал пальцем в небо, хотя имел в виду всего лишь курицу прокурорши.
— Все-то вы знаете, — насмешливо прищурилась Мария.
Люсин не нашелся, что сказать, и принужденно отвел глаза от полураскрытых и таких ярко- карминных ее губ. «Какая жирная, какая все-таки лоснящаяся помада!» — подумал он невольно. И, как будто прочитав его мысль, Мария взяла из коробочки тонкую спичку и подправила краску в уголках губ. Пригнувшись к столу, словно под внезапно упавшим на шею грузом, смотрел он не отрываясь, как взяла она спичку с горящей точкой на самом кончике, сунула в истерзанный коробок, а потом непринужденно увлажнила губы языком.
— Что-то долго нет твоего мужа.
— Сейчас придет… А скажи правду, ты сильно удивился, когда меня увидел? Или ты знал?
— Ничего я не знал, — пробурчал он. — Ясное дело, удивился.
— А уж я-то как удивилась! — Она даже зажмурилась. — Все-таки странные бывают в жизни совпадения, согласись! Удивительные.
— Как бы сказал один мой приятель, кибернетик, «с вероятностью почти нулевой».
— Что?
— Это я о нашей встрече.
— Я поняла. Скажи, Володя, ты доволен своей жизнью?
— Не знаю. А ты?
— Тоже не знаю… Иногда мне бывает удивительно хорошо и покойно, а порой я думаю о том, что просто бегу из капкана в капкан. Тогда все становится скучным и немилым. Ты, наверное, считаешь меня странной дурой?
— Совсем нет! Что ты? Просто я думаю, что такое бывает со всеми. Такова жизнь: то вверх, то вниз.
— К чему ты стремишься?
— Вообще или сейчас?
— И вообще и сейчас.
— Вообще — трудно сказать, не знаю. Сейчас же для меня важнее всего найти убийц Ковского.
— Я понимаю. Но ведь это работа, а я о жизни спрашиваю.
— Боюсь, что для меня здесь нет разницы.
— Значит, и ты такой же.
— Какой же?
— Как другие. Самоуглубленный, настойчивый, целеустремленный даже, но тем не менее ограниченный.
— Наверное… Это плохо, конечно?
— Плохо? Нет, отчего же… Просто я совсем о другом. Вы иначе не можете, не подозреваете даже, что бывает иначе.
— «Вы»? Кто это «вы»? Я? Твой муж?
— И ты, и он, и другие… Генка тоже такой.
— Поэтому вы и разошлись?
— Вероятно… У меня вдруг появилась иллюзия, что возможно иначе, но иначе не получилось, и я поняла — не получится никогда. Это, конечно, не главное. То есть оно не сделалось бы главным, если бы не ушло другое, самое-самое, без чего вообще нельзя.
— Любовь?
— Нет, жалость.
— Не понимаю.
— В том-то и дело. И не поймешь.
— Тебе не жалко было Генку?
— Жалко.
— И все-таки?..
— Да.
— Но почему?! Почему?!
— Я знала, что для него это не смертельно.
— А если бы смертельно?
— То нипочем не ушла бы.
— Ни при каких обстоятельствах?
— Ни при каких.
— Но разве так можно? А ты сама? Твои собственные чувства разве не имеют значения?
— Имеют, конечно, но… как бы лучше тебе объяснить?.. Одним словом, если бы я знала, если бы всем существом чувствовала, что это смертельно, то и мои чувства были бы совсем иными. Не понимаешь?
— Кажется, понимаю. А ты не ошиблась?
— Нет. У Генки все теперь в полном порядке, и я очень этому рада.
— А потом?
— Потом была страшная опустошенность и одиночество.
— И вдруг ты вновь почувствовала, что тебе кого-то жаль?
— Да. И сейчас я жалею его, как никогда раньше, как никогда и никого.
— Это заменяет тебе все остальное?
— Заменяет? Не то слово, Володя. Просто сильнее этого ничего нет.
— А если бы это был я? — Он не узнал вдруг своего голоса и замолк.
— Невозможно. — Она с улыбкой покачала головой. — Никак невозможно.
— Но почему? — шепотом спросил он.
— Ты сам знаешь.
— Я?
— Да, ты. Ты слишком целеустремленный и сильный, чтобы тебя можно было по-настоящему пожалеть. Тебе можно лишь позавидовать. Для тебя никогда и ни на ком не сойдется клином свет.
— Разве так? — подавленно спросил Люсин. Он хотел сказать, что все обстоит совсем не так, что он, напротив, слаб и склонен к рефлексии и был момент, когда и ему показалось, как мир вокруг сузился до одной точки. Но он ничего не сказал, только беспомощно взъерошил волосы.
— Куда ты исчез тогда? — все так же спокойно, уверенная в своей правоте, улыбаясь, спросила она.
— Никуда. — Он тоже улыбнулся и развел руками. Теперь он знал, что она все понимает и тогда тоже понимала все, и было ему легко и грустно. — Не знал, понимаешь… Даже надеяться и то не решался.
— Будь это вопрос жизни, решился бы.
— Наверное, — честно согласился он.
— Значит, не смертельно?
— Выходит, что так.
— И слава богу! Я рада за тебя, Люсин. Ты ведь неплохо живешь?
