какой сегодня день.
И числовая абстракция — одиннадцатое декабря — наполнилась для меня грустным смыслом памяти сердца.
Я ждал тогда Иру около автоматов. Люди входили ' в кабины и выходили. Назначали друг другу свидания, смеялись, уговаривали, просили. Пар от дыхания, пронизанный светом фонарей, был рыжим и чуть-чуть радужным. Большим янтарным глазом, не мигая, смотрел па меня циферблат. Она опаздывала на три минуты. Минутная стрелка долго оставалась недвижимой, потом внезапно прыгала. И в резонанс с ней что-то прыгало в сердце.
Я увидел ее издали, когда она переходила улицу. Она спешила. Вокруг ее меховых ботинок кружились маленькие метели. В глазах ее горели огоньки. Но я не верил им. Она была холодная, как морозная пыль на лисьем воротнике. Высокая и очень красивая.
Далекая она была, далекая.
Это-то и подстегнуло меня сказать ей все. Я чувствовал, что она не любит меня, но не хотел, не мог этому верить. Гнал от себя. И торопил события. Я нравился ей, она со мной не скучала. Так нужно было и продолжать. Шутить и не бледнеть от любви. Будь я к ней более холоден, более небрежен, как знать, что могло тогда выйти. Она привыкла ко всеобщему преклонению и шла от одной победы к другой. Любопытная и не разбуженная.
А ей хотелось не властвовать, а почувствовать чужую власть, испытать нежную покорность перед чужим спокойствием и уверенной силой.
Я понимал это, но ничего не мог поделать. Я бы влюблен и потому безоружен. Она не могла не полюбить. Это была неравная битва. Тот день был моим Ватерлоо.
Я сказал ей все.
Что она могла мне ответить? Что предложить?
Дружбу?
Она понимала, что я не из таких, кто склоняется перед победителем и становится его рабом. Может быть, ей и хотелось удержать меня около себя на роли отвергнутого вздыхателя, но она понимала, что из этого ничего не выйдет.
Она не предложила мне дружбу, не сказала, что 'не знает' своих чувств ко мне, что ей нужно «разобраться». Она была молодец.
Вызов брошен, и на него нужно отвечать. Может быть, она и сожалела, что я поторопился, не знаю. Только она сказала:
— Нет… Я всегда рада буду тебя видеть, всегда, — еще сказала она.
Я понял, что все кончено. Я не приходил к ней больше и не звонил. И она не звонила. Расстались мы у Крымского моста.
И теперь, через какой-нибудь час, все это предстояло пережить ему. Все! Начиная от ее опоздания на пять минут до «нет» у Крымского моста. И мне до боли стало жаль его, до слез. Только сейчас я ощутил, что он — это я, но еще чего-то не знающий, чего-то не понявший, не совершивший какой-то ошибки. Мне очень захотелось оградить его от предстоящей боли, предостеречь его, вооружить моим опытом. Это было очень сложное чувство.
И еще мне очень хотелось встретиться с ней, с прежней, не осознавшей крушения наших встреч. Сейчас бы я выиграл битву. Все было бы совершенно иначе. Она бы мучилась ревностью и сомнением, она бы обвиняла меня в бесчувствии. Я бы заставил ее полюбить.
А может быть, все это мне только казалось? Может быть, не в моей власти было что-то изменить?
— Я пойду на свидание вместо тебя!
— Зачем? — Лицо его померкло и стало холодным.
— Ты же не знаешь, что тебе предстоит сегодня! Ты не знаешь ни ее, ни себя! Пусти меня! Только сегодня… И я исчезну. Ты будешь мне благодарен. Пусть у тебя все будет иначе! Не как у меня!
— Нет. Я не хочу знать, как было у тебя. — Ты же не знаешь, ничего не знаешь! Сегодняшняя встреча непоправима… Хочешь, я расскажу тебе…
— Нет, не нужно!
— Ты не понял меня! Я не пойду вместо тебя, ладно. Но ты должен вести себя по-другому, не так, как я тогда. Лучше не ходи совсем. Подожди, пока она сама тебе позвонит. Она позвонит.
— Я не хочу тебя слушать! Понимаешь? Не хочу!
— Но почему? Я же хочу открыть тебе глаза. Не ради себя, ради тебя?
— Не нужно! — глухо сказал он.
Я заглянул в его глаза и понял: он знал все и все понимал озарением любящего сердца, как и я когда-то. Знал, но не хотел верить, как и я когда-то. И ничего не мог изменить, как и я когда-то. Он пойдет на свидание и скажет ей все. Я понял это. Когда-то такой мысленный диалог был у меня с самим собой. Он сейчас говорит об этом со мной. Какая разница?
С детской колыбели человек хочет делать все сам. Делать и испытывать, ошибаться и вставать, потирая синяки. И это хорошо.
— Пожалуй, мне лучше будет вернуться? — Да, пожалуй… Мы еще встретимся?
Я засмеялся.
— Ты всегда будешь во мне. А я… я всегда буду ускользать от тебя. Твоя жизнь — это погоня за мной. Мы сдвинуты по фазе.
— Я исчезну, когда ты вернешься в свое время?
— Нет, мы просто сольемся в неуловимом миге, имя которому настоящее. Оно скользящая точка на прямой из прошлого в будущее. Попрощаемся?
— Я провожу тебя. До университета.
— Хорошо.
Я не отпускаю его руки и долго смотрю ему в глаза. Наше прошлое помогает нам узнать себя. Это очень важно.
— Ну, прощай? — говорю я.
— До свидания, — улыбается он, — ты всегда будешь возвращаться ко мне. Мы обязательно встретимся, когда ты снова полюбишь. — До свидания, соглашаюсь я. Мне грустно. Я нагибаюсь, собираю руками нежный рассыпчатый снег, крепко сжимаю его пальцами в плотный льдистый комок. Я собираюсь запустить снежок в него. Но глаза мои почему-то туманятся, и я только машу рукой.
Он тихо улыбается.
Я поворачиваюсь и отворяю массивную дверь.
Я открываю глаза и трогаю хрустальный обруч. Я оглядываю зал. Здесь ничего не изменилось! Профессор Валентинов даже не успел закрыть рта. В янтарных глазах девушки испуг и восхищение. Шеф бледен и страшен. Немая сцена. Сейчас откроется дверь иI кто-то в шлеме пожарника скажет: 'К вам едет ревизор!'
— Ну? — наконец выдавливает Валентинов. Я, не понимая, смотрю на него.
— Мы ждем… Пожалуйста, — говорит он.
— Простите, я не совсем понимаю вас, — я еще не пришел в себя и действительно не понимаю, что он от меня хочет. — Вы обещали нам исчезнуть… Он улыбается. Морщины его разглаживаются. Он приходит в чувство и снова становится кавалером ордена Подвязки.
— А разве я но… Разве я не отсутствовал здесь несколько часов?
— Да нет же! — Это, кажется, кричит девушка.
В ее крике столько душевной боли. Боли за меня и еще за что-то.
— Так я не исчезал?
— Нет! — улыбается Лорд. И лучики-морщинки вокруг его глаз говорят: 'Ну, пошутил и будет. Эх-хе-хе, молодо-зелено'. — Не исчезал?..
