башни, отсветы огня в окнах, замысловатые извивы паропроводов, паутину электропроводов, автомашины, железнодорожные пути… Мне показалось, что на красивую и радостную землю лег отвратительный зверь из бетона, стекла и стали, который рычит и роет когтями почву, поднимая в воздух облака ядовитой пыли. Я поделился впечатлением с отцом. Он рассмеялся:
— Ты не прав. Заводы — это победа человека над стихийными силами природы. В них — наша мощь и основа прогресса. Они не всегда красивы, это правда. Но что поделаешь? Разве красив твой желудок, или печень, или сердце? Они нужны…
И все же я надолго сохранил неприязнь к этим творениям человека, где визжит и стонет поруганная и насилуемая природа.
Слушая Эрдмана, я представил себе химические заводы… без машин, башен, трубопроводов и прочей уродливой шелухи. Лежит себе этакая симпатичная биотоза и растет. Только успевай лепестки обрывать…
— И много вам удалось получить полимера от такой биотозы? — спросил я Эрика.
Какая-то намалеванная особа за соседним столйм хмыкнула и торопливо прикрыла рот рукой. Эрик смутился.
— К сожалению, это все. Биотоза больше не растет, — сказал он, разведя руками.
Я понял. Бедный изобретатель! Этот смешок по соседству сказал мне о многом. Не очень-то тебя здесь ценят. Я почувствовал глубочайшую симпатию к Эрику…
Вдруг впереди я заметил знакомую фигуру. Я узнал в ней сотрудницу Института телепатии и помчался за ней.
— Алло!
Два синих глаза посмотрели на меня с любопытством, чуть насмешливо.
— О, это ви…
— Нам, кажется, придется работать вместе?
— Рьядом… — так улыбаются дети, вовсю и для себя.
— Плечом к плечу?
— Может бить…
— Нога в ногу, рука об руку?
— Ооо, — смешок звенит упавшей монеткой. — Я не умею ходить в ногу.
— Так, может, попробуем сейчас потренироваться? — Я осторожно касаюсь прохладного локтя. — Вы не русская. Как ваше имя?
— Ньет, ньет, — она отстраняется, на лице появляется скучающее выражение. Потом говорит: — Меня зовут Ружена.
— Чехия?
— Ага.
Мы шагаем по бульвару. Включили освещение и все испортили: исчезли голубые деревья и дымчато- сизые кусты.
— Вы давно работаете с Карабичевым?
— Два года.
— Как по-вашему, что он за человек? Меня интересует мое будущее начальство. Ермолов нас так быстро познакомил… Я не успел как следует его рассмотреть…
Люблю задавать такие вопросы. Убиваешь сразу трех зайцев. Узнаешь о ком-то третьем, узнаешь давшего отзыв и, наконец, узнаешь о неизвестных еще тебе взаимоотношениях.
— Он умный.
— О!
— Красивый.
— Да?
— Дельный. Он изобрел модулятор «ХЗ».
— Скажите!
Все зайцы целы и разбежались. Что это за модулятор, никогда не слышал. Надо бы узнать…
— А вас зовут Серьежа, да?
— Ермолов же знакомил нас!
— Оо, я никогда не слышу, когда меня знакомят. Если я очень много смотрю, то я уже не могу слушать. Я тогда теряюсь.
— Вот как. Значит, я произвел на вас ошеломляющее впечатление?
— Ошеломеля… Оо, ньет, ньет! — Смех вновь звучит, словно кто-то швыряет пригоршни монет в хрустальную вазу.
— А какое же?
— Смешное. Ви смешной!
Боже мой, как она смеется! Просто мороз подирает по коже.
— Неужели я похож на клоуна?
— Разве только клоуны смешные? Очень, очень серьезный человек тоже бывает немножко смешной.
— Значит, я был чересчур серьезен?
— Ага, — и снова смеется. Какая несносная девчонка!
Бульвар кончился, и мы выходим на площадь, где суетятся люди и машины.
— Смотрите, роботы возвращаются с работы, — говорю я, показывая на темную массу, двигающуюся посредине уличного потока.
— Да, да. Мне их всегда почему-то жалко.
— Отчего же?
— Знаете, я вижу их утром, как они рано-рано разъезжаются по своим местам. Они такие покорные, молчаливые и… беспомощные. И смешные. Какие-то у них крючочки, щупальца, усики. Все у них крутится, двигается, они все время что-то делают. Часто невпопад. У нас в доме робот-лифтер. Такой смешной! А из окна я часто вижу робота-регулировщика. Он тоже очень смешной. И очень вежливый,
— Вы любите, когда смешно?
— Нет, не смешно, а умильно.
— Умилительно?
— Да. Я люблю детей, они умильтительные.
— А у вас дети есть?
Ружена смеется. Значит, нет.
— Мне сюда, — говорит она.
Я делаю прощальный жест рукой, и мы расстаемся. Потом, стараясь быть незамеченным, я наблюдаю, как она бежит к распахнутой двери автолета и скрывается за ней, не обернувшись.
В уличном видеофоне изображение, как водится, не работало, и я долго не мог созвониться с Эриком. Наконец я услышал его голос:
— Ты, Сергей?
— Да. Слушай, Эри, я устроился к телепатам. кончилась моя неприкаянность. Кое-какие опыты мы сможем поставить у них.
— Чудесно, Серега, чудесно! У меня пока все то же.
— Понятно.
Мы попрощались.
Домой идти не хотелось. Там был отец в единственном числе, и он мог испортить настроение на целый вечер. Может, податься в читалку? Голова болит… Решил поехать к Лоле.
Домой я возвратился поздно. Отец еще не спал, он сидел в своей комнате, курил и смотрел в открытое окно добрыми мечтательными глазами пьяного великана. Я никогда не видел своей матери, она умерла давно. Меня воспитывал или, вернее, почти не воспитывал мой отец…
— Где ты был?
— У Лолы.
— А… — Клубы дыма вырываются из волосатой пасти и пропадают в гофрированных стенках. — Как у
