партию без поражений.
— Нужно решаться, — ответил Эрик. — Сначала анализ, потом синтез. Биотозу нужно анализировать. Ее нужно резать. Только поняв структуру этого полимера, можно надеяться, что мы поймем его функции. Все остальное — пустая возня.
— Но ведь уже была попытка? И кажется неудачная?
— Да, попытка была. Но… там были особые обстоятельства. Арефьев мог в конце концов ошибиться.
— Это, наверное, очень опасно, — заметил Заозерский.
— Я тоже это чувствую, но никак не могу понять почему. В конце концов чем это может повредить нам, людям?
Вопрос остался без ответа. Заозерский молчал.
— Чем это может повредить всем людям и нам в том числе? говорил на вечернем совещании Норка Дерди, венгерский химик и философ. — Мы должны попробовать. Если биотоза ставит эксперименты над людьми, почему человек не может ответить ей тем же? Имеем мы право на эксперимент или нет?
— Дело не в праве, — возразил Заозерский. — Речь идет о возможных последствиях активного воздействия на биотозу. Разве мы знаем, с чем имеем дело?
— Заколдованный круг! Для того чтобы узнать биотозу, нужно ее анализировать. Но, для того чтобы анализировать, нужно знать, что такое биотоза! — рассмеялся Суренога. Разгорелся спор. Эрику вспомнились бесконечные дебаты во Дворце науки.
— Завтра мы попытаемся взять пробу, — внезапно сказал он.
Это было неожиданно для него самого. Но авторитет создателя Души Мира был для всех непререкаем. Заозерский с интересом посмотрел на Эрдмана.
— Этот опыт имеет два аспекта, — сказал Эрик. — Во-первых, чисто научный. Нужно знать, что представляет собой сейчас биотоза. Во-вторых, социальный. В этом случае речь идет о пресловутой самостоятельности биотозы. Действительно ли она способна на самооборону, сопряженную с опасностью для людей, или она, попросту говоря, всего лишь медуза, функции которой связаны с гоносферой. Мы должны проверить.
Категорическое заявление Эрика вызвало сначала недоумение, а затем бурную дискуссию. Но Эрик знал, что его слово сняло ответственность со всех присутствующих ученых, в том числе и с руководителя партии Заозерского…
Под утро, задолго до рассвета, Заозерский зашел в комнату Эрика. Молодой ученый сидел перед раскрытым окном и смотрел на светящуюся громаду биотозы. Одеяло на постели Эрдмана было нетронуто.
— Волнуешься? — спросил Заозерский.
— Нет, — спокойно сказал Эрик. — Вспоминаю. Оказалось, есть что вспомнить…
Запах дыма сигареты Эрика смешивался со свежим воздухом утра, плывущего в окно.
— А что Арефьев? Его так и не нашли? — неожиданно спросил Заозерский.
— Нет.
— А в чем там дело? Я ведь знаю только по слухам о ваших… злоключениях.
Эрик молчал. Было видно, что ему трудно говорить.
— Не подумай, что я любопытствую… — заметил Заозерский.
— Я не думаю, — быстро прервал его Эрик. — Просто так вышло. Сережа… он был очень неровный. Очень сильный и очень слабый. В той ситуации, в которой он оказался, удары пришлись по его слабым местам.
Эрик помолчал, потом тихо заметил:
— Мне иногда его здорово не хватает. Хотя в последнее время мы сильно не ладили, но он…
Эрик не досказал, Заозерский вежливо помолчал.
— Так как же наш сегодняшний эксперимент? — бодрым голосом сказал Заозерский. — Может, отложим?
Эрик посмотрел на него.
— Нет, — сказал он, подумав. — Надо действовать. Все равно этот эксперимент неизбежен.
Надо действовать!
…Операцию должен был произвести робот АИ-27. Маленький легкий автомат напоминал школьный ранец, помещенный на узкие металлические гусснииы. Ученые у пульта управления, установленного прямо в поле, со смешанным чувством тревоги и надежды наблюдали за движениями робота. Когда-он тронулся, Эрик поднял руку, словно хотел остановить машину, и тут же смущенно опустил ее. Оператор, передававший команду, с удивлением посмотрел на Эрдмана и отвернулся.
Машина легко катилась по пыльной дороге, поблескивая хромированными суставами металлических рук. Тусклое солнце лоснилось на ее оранжевом колпаке. 'В Москве сейчас уже глубокая осень, — неожиданно подумал Эрик, — листопад. А здесь лето в разгаре'.
Он оглянулся по сторонам, словно боясь, что ктонибудь услышит его мысли. Но все молча наблюдали за движением робота. Здесь собралась почти вся партия, прилетевшая из Москвы, да еще кое-кто из обслуживающего персонала.
— Лезет, чертяка! — пробормотал Хохрин.
Автомат вскарабкался на биотозу и легко заковылял по затейливым узорам полимера. Машина добиралась до участка, намеченного программой. Для проверки было выбрано место с самой высокой интенсивностью биотоков.
'А где же Кармин? Где доктор? — вдруг подумал Эрик. — Ах да, он должен прибыть со второй партией, вместе с Ермоловым'.
— Даю команду, — глухо сказал оператор и надавил клавиш. И тотчас упал со своего круглого сиденья.
Эрик сначала услышал крик, затем ощутил боль. Но перед тем как пришла боль, была доля секунды, миг, в течение которого он успел увидеть, как падали и бежали стоявшие рядом с ним люди. Искаженные лица, развевающиеся белые халаты, искривленные в судороге тела застыли, повисли в воздухе в странных, причудливых позах. Вот Терма рвет на себе воротник, вот Заозерский, широко раскрыв рот, кричит пронзительно и тонко. Хохрин крупными заячьими прыжками унесся в степь.
Затем нахлынула боль. Эрик упал, потом встал, снова упал. Теперь он уже никого не видел. Когда он дополз до пульта, в глазах его была мгла, которая дробилась на тысячи солнечных брызг. Некоторое время Эрик не мог найти нужный клавиш. Он ударил сразу по всем кнопкам. Робот должен был взорваться, но Эрик уже не слышал, как это произошло.
Он был без сознания не больше двух минут. Еще не успела осесть пыль, поднятая ногами бежавших. Робота на биотозе не было. Эрик встал, опираясь на металлические поручни пульта. Кто-то стонал. Эрик увидел, как, кряхтя и охая, поднимается оператор. Из степи возвращались ученые, усталые и грязные. Двое несли на руках тело старого итальянца.
— Терма умер, — печально сказал Хохрин.
Эрик велел положить профессора на землю. Послушал сердце — оно не билось.
Один за другим ученые уходили на станцию. Никто ничего не говорил. Приехали рабочие и увезли пульт на низкой широкой платформе. Эрик рассеянно смотрел вслед машине. Он чувствовал себя неплохо, совсем хорошо, в его теле не осталось и следа недавней мучительной боли. Он думал о том, что ему пора ехать. Четкое и ясное желание уехать всецело завладело им. Он с удивлением оглянулся по сторонам. Что он здесь делает? Ведь он подводит коллектив отличных людей. Им так нужен биохимик! Ему нужно немедленно ехать. Он заторопился на станцию, на ходу снимая с себя халат.
На станции царило оживление. Научные работники, лаборанты, механики и рабочие с озабоченным видом сновали по двору, готовясь в дорогу. В вестибюле станции громоздились чемоданы и саквояжи всевозможных окрасок. Откуда-то появились совершенно незнакомые люди и, уложив тело профессора Термы в цинковый гроб, увезли его с собой. Соотечественники профессора проводили товарища до автолетной стоянки и, вернувшись, с удвоенной энергией стали собирать свои вещи.
Эрик уже кончил укладываться, когда пришел Заозерский. Он долго наблюдал за торопливыми и точными движениями Эрика и молчал.
