неожиданно, словно бы оглохнув от собственного грохота. И тогда Гасовский снова сказал:
— Выручай, дед. На тебя вся надежда.
Воду на батарею возили в пожарных бочках. Утром дед вывел из конюшни буланую клячу и запряг ее в повозку. Разобрав вожжи, он взобрался на облучок. Нечаев уселся рядом.
Кляча медленно перебирала натруженные ноги, отмахивалась хвостом от мух. Ведро, притороченное позади повозки, пусто стучало. Когда подъехали к колодцу, там уже стояло несколько повозок.
Дед подошел к односельчанам, стоявшим возле колодца, что–то сказал им, а потом крикнул Нечаеву, чтобы он пошевеливался.
Набрав полную бочку воды, они выехали из села.
Дорога была гулкой. То была твердая грунтовая дорога, бежавшая по кукурузным полям. Она уводила в степь, в бурьяны.
Когда словно бы из–под земли появились двое румынских солдат, Нечаев вздрогнул. Один из солдат взял лошадь под уздцы, а второй снял с плеча карабин.
— Вапа, — сказал дед, кивая на бочку.
Не выпуская из рук карабин, солдат заглянул в бочку, потом сунул в нее руку и, скользнув взглядом по лицу Нечаева, кивнул, что можно ехать.
Повозка тронулась.
По обеим сторонам дороги валялись пустые ящики из–под снарядов. Батарея была уже близко, хотя видно ее еще не было.
Увидел он ее, когда они поднялись на пригорок. Батарея стояла в ложбине. Длинные жерла четырех орудий были задраны вверх.
— Стой!..
Дед натянул вожжи.
— Дальше нельзя, — сказал солдат. Он отобрал у деда вожжи, велел ему и Нечаеву сойти с повозки и уселся на их место. Повозка тронулась.
Дорога… То была дорога на Большую Дофиновку. Слева стояли деревья, а лиман был справа — от него тянуло прохладой. Забывшись, Нечаев расстегнул ворот сатиновой косоворотки. И вдруг почувствовал, как винтовка уперлась ему в грудь.
— Матрос?
Выручил его дед. Тот объяснил солдату, что его внук никакой не матрос, а рыбак. У них в селе все промышляют. Лиман близко…
И солдат опустил винтовку.
Тогда, пожав плечами, Нечаев равнодушно отвернулся. Батарея его не интересует. Скорее бы вернулась повозка. Им пора…
Теперь он знал, где стоит вражеская батарея. Дайте ему карту, и он вам точно покажет… Скорее бы только вернуться к своим. Он все время подхлестывал клячу: Давай, давай…
Когда стемнело, они простились с дедом. Рядом с Нечаевым вышагивал Костя Арабаджи. Он был весел — на боку у него висела полная фляга. А Нечаев смотрел в землю. Дед… Увидит ли он его еще когда–нибудь?
Ночь была ветреной. Нечаев не догадывался, что именно в эту ночь судьба вражеской батареи, на которую румыны возлагали столько надежд, была решена. Откуда было знать ему это? Он и его друзья выполнили задание, только и всего…
Не мог он знать и того, что, спустя три недели, воспользовавшись данными разведки, в тылу у румын высадится крупный морской десант и, овладев с хода Чебанкой, Старой и Новой Дофиновками, соединится возле Вапнярки с краснофлотцами того полка, в котором он сам служил, и что тогда же, 23 сентября, вражеская батарея будет захвачена. Но все произошло именно так. Орудия удалось захватить целехонькими. Их стволы все еще были задраны вверх и смотрели на город. Тут же валялись брошенные румынами котелки, шинели, винтовки… И тогда какой–то лихой морячок–десантник в заломленной бескозырке взобрался на длинный ствол и написал на нем: «Она стреляла по Одессе. Но больше не будет!..»
Однако Нечаеву не довелось это увидеть. В ночь высадки десанта он был уже далеко.
Глава пятая
Ночью Гасовский растолкал Костю Арабаджи, велев ему поднять ребят.
— Только без шума, — сказал он.
Левая рука Гасовского висела на перевязи — шальная пуля задела его, когда они возвращались из разведки, и Гасовский, говоря по правде, этим даже бравировал. Пустяковая царапина, а все–таки…
Судорожно зевая, Костя Арабаджи напялил бушлат. Сеню–Сенечку, который сладко причмокивал во сне, он нежно пощекотал веткой, Нечаеву шепнул: «Подъем!..», а над Белкиным застыл в нерешительности: с этим свяжись только!
Яков Белкин трубно храпел во всю мощь своих необъятных легких. Они у него были мощнее кузнечных мехов. Еще в Севастополе, когда все проходили медосмотр, Белкин на глазах у Кости с такой силой дунул в спирометр, что быстроглазая сестрица испуганно замахала на него ручками. Испугалась, что он ей аппарат испортит.
С Белкиным надо было быть осторожным. Этот чертов одессит не понимал шуток. И Костя, постояв пад ним в нерешительности, легонько толкнул его в бок.
Проснувшись, Белкин вылупил на Костю глаза.
— Ты чего?
— Тише, всех румынов разбудишь, — ответил Костя.
Ночь медленно светлела. Взвод за взводом снимался с передовой. Собрались возле штаба полка. Там перед груженой полуторкой расхаживал тучный интендант. «Сколько человек?» — спросил он у Гасовского и, когда тот ответил, что в роте семьдесят шесть штыков, отозвал Гасовского в сторону. Поступил приказ: моряков переобмундировать. Что? Гасовский, кажется, возражает? Но приказы не обсуждают.
— Ребята бузу поднимут, — сказал Гасовский, качая головой. Уж он–то знал своих ребят, знал всех до одного. Когда–то он сам внушал первогодкам, пришедшим на флот, что морская форма это такая же святыня, как судовое знамя. Умри, но форму свою не опозорь. Так как же ему теперь сказать другое?.. Не может он произнести такие слова. Что, военная необходимость?.. Это он сам понимает, в защитной гимнастерке на суше воевать сподручнее. Но сердце, как известно, не всегда в ладах с разумом.
— Ну, это уже не моя забота, — сказал интендант. — Не мне вас учить. Что доложить командиру полка?
Гасовский и сам знал, что приказы не обсуждают. Но ему было обидно, что напомнил ему об этом интендант из штатских, который сам носят форму без году неделя. Гасовский надвинул козырек на глаза. Голос у него стал хриплым, наждачным. В такие минуты он всегда становился изысканно вежлив.
— Четыре человека… — произнес он, остановившись перед строем и стараясь не глядеть на своих ребят. — Пожалуйста… Два шага вперед! Смелее, мальчики.
Яков Белкин и еще двое гренадеров, стоявших на правом фланге, шагнули одновременно.
— Разгрузить машину. В момент.
— Есть разгрузить машину…
Тяжелые тюки полетели на землю. Не прошло и пяти минут, как все было кончено.
— Осторожнее, — сказал Гасовский, не оборачиваясь. Заложив здоровую руку за спину, он медленно прошелся перед строем и приказал, отчеканивая каждое слово:
— Р–раз–де–вайсь!.. Смелее! Не замерзнете!..
— Купаться будем? — ехидно спросил Костя Арабаджи. — Так моря чтой–то не видать. Да и баньку не привезли.
— Отставить р–раз–говор–рчики… — жестко сказал Гасовский и как бы провел своим наждачным голосом по коже тех, кто уже успел раздеться. — Р–разо–бр–рать ар–рмейское обмундир–рование!..
