Но идут в океан крейсера, Шлют войска, Ждут эскадр, И на старое зданье почтамта Смотрят сумерки, Краски, Палитры И профессора. Сколько типов и лиц! Вот душевнобольной. Вот тупица. В этом теплится что-то. А вот совершенный щенок. В классах яблоку негде упасть И жара как в теплице. Звон у Флора и Лавра Сливается С шарканьем ног. Как-то раз, Когда шум за стеной, Как прибой, неослабен, Омут комнат недвижен И улица газом жива, — Раздается звонок, Голоса приближаются: Скрябин. О, куда мне бежать От шагов моего божества! Близость праздничных дней. Четвертные. Конец полугодья. Искрясь струнным нутром, Дни и ночи Открыт инструмент. Сочиняй хоть с утра, Дни идут. Рождество на исходе. Сколько отдано елкам! И хоть бы вот столько взамен. Борис Пастернак.
Из поэмы «Девятьсот пятый год»
* * * «…Гимназистом третьего или четвертого класса я по бесплатному билету, предоставленному дядею, начальником петербургской товарной станции Николаевской железной дороги, один ездил в Петербург на рождественские каникулы. Целые дни я бродил по улицам бессмертного города, точно ногами и глазами пожирая какую-то гениальную каменную книгу, а по вечерам пропадал в театре Комиссаржевской. Я был отравлен новейшей литературой, бредил Андреем Белым, Гамсуном, Пшибышевским…»
Борис Пастернак.
Из очерка «Люди и положения»
* * * И спящий Петербург огромен, И в каждой из его ячей Скрывается живой феномен: Безмолвный говор мелочей. Пыхтят пары, грохочут тени, Стучит и дышит машинизм. Земля – планета совпадений. Стеченье фактов любит жизнь. В ту ночь, нагрянув не по делу, Кому-то кто-то что-то бурк — И юрк во тьму, и вскоре Белый Задумывает «Петербург». В ту ночь, типичный петербуржец,
