душу мальчика изнутри, разрушая «русскую защиту». Нужно пробовать разные мечты, чтобы личинка ожила. Из личинки вырастет маленький дракон, сказал мастер Бха. Дракон будет расти внутри мальчика и, набравшись сил, заставит мальчика жить по своей воле. Внутренний дракон заставит мальчика работать на нас. Мальчик сыграет роль, а потом будет казнён.
— Послушайте, я ничего не понимаю, — пробормотал Ле-бедзинский. — О каких червяках идёт речь? И что это за мальчик?
— Необычный мальчик, — Сарра Цельс сдвинула тонкие брови, предвкушая реакцию коллег. — Тот самый, шаманёнок из суворовского училища.
— Шушурун? — воскликнул кто-то. Зазвенела оброненная вилка.
— Царицын Иван Денисович, — с досадой пробормотал Эд Мылкин, разминая виски подушечками пальцев. — Бунчук Чингисхана, чёрная личинка. Сколько поэзии накрутили вокруг засранца! Да что такого особенного в этом отморозке?
— Мастер Бха уверен, что мальчика можно превратить в послушного маленького янычара, — ответила Сарра. — У Ивана крепкая русская защита, но мастер Бха почувствовал в его душе очень нерусские мысли. Они придавлены совестью, но живы. Их нужно расшевелить, и тогда мальчишка потеряет духовную защиту, а мы сможем управлять его желаниями.
— И кто же будет ковыряться у мальчика в сердце?
— Это поручено мне, — самодовольно усмехнулась Сарра. — Начальство убеждено, что я справлюсь за три дня.
— Саррочка, умоляю! Поспеши, моё золотце! — застонал Ханукаин. — Остался месяц до Нового года! Ты ж умница, Саррочка, ты сможешь раскусить мальчишку, перетряхнуть ему мозги. Чтобы только он работал по моему сценарию, умоляю!
Сарра будто не слышала стонов Изи, даже не посмотрела в его сторону. Она медленно опустилась в пушистый багровый мех глубокого дивана. Закинула ногу на ногу и жеманно спросила:
— Кто-нибудь уступит мне кальян, в конце концов?
Она жадно схватила пожелтелую трубку. От глубокого вдоха щёки бывшей сотрудницы ФСБ Александры Селецкой втянулись, и частые трещинки морщин на верхней губе вмиг сделали её лицо похожим на мордочку упыря. Сарра Цельс выпустила сладенький дым из затрепетавших ноздрей.
— Придётся посканировать кадетишку всеми доступными методами. Он обязательно раскроется. Надо лишь нащупать тёмную струнку и зацепить. Пусть мальчик сыграет свою новогоднюю роль, а потом…
Она мечтательно завела глаза:
— Я лично прикончу эту тварь.
Глава 6. Один вечер Ивана Денисовича
С тех пор пошло легче и успешнее. Он стал человеком заметным. Всё оказалось в нём, что нужно для этого мира: и приятность в оборотах и поступках, и бойкость в деловых делах.
Генеральский бас озабоченно гудел в трубку: — Все вокруг помешались на этом Царевиче! Замучили парня. С телевидения звонят, из журналов факсимилируют. Михалков-сын чуть не фильм о нашем Иванушке задумал снимать, понимаешь! Не ровён час загордится парнишка. Какой из него офицер получится?
— Что поделать, если твой Царевич такой замечательный, — усмехнулся собеседник.
— Да ничего в нём особенного, Куприяныч! — возразил генерал Еропкин. — Просто сила воли. Да ещё желание быть лучшим среди сверстников. Нормальное офицерское рвение.
— Слушай, Петрович, у тебя таракашки, случайно, не завелись в телефонной трубке? — вдруг молвил тот, кого назвали Куприянычем. — Кажется, сверчок потрескивает.
— Знаешь, Куприяныч, ты свои чекистские штучки бросай, — недовольно пробурчал Еропкин. — Я тебе о деле говорю. Нечего, понимаешь, Ваньку захваливать. Он и так считает, что умнее всех в училище!
— Но ведь это правда, — спокойно возразил собеседник. — Мальчик по-своему гениален, надо признать. Несовершеннолетний интеллектуал с кулаками — такое не часто встречается.
Начальник училища оглушительно фыркнул в трубку:
— В-вот, понимаешь, придумал! Да если хочешь знать, главное в Иване — не мозги и не хорошая физическая форма.
— Что же?
— А я тебе скажу. Прости за громкое слово: честь. Да! Простая кадетская гордость за училище. И желание быть блестящим офицером, потом генералом, да хоть маршалом — кем угодно! Знаешь ли ты, что Царевич никогда не врёт?
— Гм? Для будущего разведчика не совсем подходящий принцип.
— Зато для боевого офицера в самый раз. Вот послушай, что мне воспитатель третьей роты рассказывал. У них теперь всё устроено по принципам. Не врать даже в мелочах. Не позволять никому оскорблять училище, армию и Отечество.
— Да ты что? С ума сойти.
— Сначала просто играли в царское офицерство, называли друг друга «Ваше благородие», ну и прочая хохлома. А сейчас пошло всерьёз: честь мундира, самодисциплина, хладнокровие. Не поверишь, Куприяныч, теперь боюсь, как бы дуэли не начались в училище!
— Эге, брат! Хорошо бы такая «хохлома» и по другим кадетским корпусам распространилась. Скорей бы. Ну теперь смотри: кто придумал играть в царских офицеров? Царицын. А ты ещё спрашиваешь, почему все восторгаются твоим Царевичем.
— Такое ощущение, что у него внутри сидит что-то генетическое. Наверное, от отца передалось. Понимаешь, внутреннее достоинство. Даже наказывать его неловко, хоть и поделом бывает. Будто принц какой-то. Знаешь, Куприяныч, я что думаю, тяжело нашему Ване придётся. Если в один прекрасный день парень возомнит себя лучше других…
— А ну стоп, — сказала Сарра Цельс, оборачиваясь к оператору прослушки, — перемотайте немного назад. Что-то я последнюю фразочку не расслышала…
Под конец ноября навалило снегу. Кремлёвский холм царственно выбелило, залепило небесной крупой каменные красные стены, и вдруг стало похоже на прежний белокаменный град.
Будто в сказке ходили по Пожару иностранцы в покупных ушанках, притихшие от несказанной, почти инопланетной красоты соборов. Глаза, отвыкшие от чистоты, купались в струящейся радости белого камня, седого серебра и купольного жара, горящего сквозь тончайшую скань заснеженных веточек.
Многим казалось, что уже после смерти проходят они по Соборной площади, озолачиваемые сверху рассеянными озёрами сусального солнца, осыпаемые медленным звоном снежинок, а кому-то странно так думалось, что и не жили никогда прежде, а так, суетились только, не ведая ни правды, ни радости Божьей.
А когда стемнело, выяснилось, что дорожные службы опять прозевали зиму. Подкралась, как всегда, внезапно и вывалила на Москву мыльную пену из поднебесного корыта. Улицы покорно стали, утопая в бензиновом чаду. Продрогший за долгую осень Достоевский у библиотеки наконец получил белый меховой воротник, а стеклянный купол старого, замшелого университетского корпуса на Моховой улице, казалось, намеревался обрушиться под тяжестью снежной шапки.
Легко бежалось по заснеженным тротуарам по щиколотку в мягком снежке. «Куда я мчусь?» — одёрнул себя кадет. Сегодня и завтра — законная увольнительная по случаю дня рождения.
В эти два дня любой суворовец имеет право и с девушкой встретиться (если таковая имеется), а если пока нет, как у большинства ребят с курса, то — пожалуйста, ходи в кино, ешь мороженое, отдыхай как душе угодно! Многие едут домой, к родителям. Ване некуда было ехать: мама была далеко, в Ростове-на-
