— Гилли, если он совсем раскиснет, мы мигом спровадим его обратно, а то этот знаменитый адвокат из Вирджинии еще подаст на меня в суд.
Мистер Рэндолф приподнялся на раскладушке.
— Если я умру в вашем доме, миссис Троттер, подайте на меня в суд. Берите себе все мое имущество, до последнего цента. — Он усмехнулся и опустился на раскладушку, с трудом переводя дух.
— Хм, «до последнего цента». После смерти вы и пенсии не получите. Лучше живите на здоровье, вот мой совет.
— Так оно и будет, но если за мной будут ухаживать две такие очаровательные леди, боюсь, у меня появится желание болеть очень долго.
— Придется рискнуть. Но если через неделю не подниметесь с постели, ни праздничного стола, ни индейки вам не видать.
Мистер Рэндолф торжественно поклялся, что ко Дню Благодарения он поправится. Ему действительно стало немного лучше, но к празднику свалились с гриппом и Троттер, и Уильям Эрнест.
Троттер старалась не сдаваться до последнего, но температура у нее была высокая, и так кружилась голова, что она не могла держаться на ногах. Несмотря на ее протесты, Гилли не пошла в школу ни во вторник, ни в среду — осталась дома ухаживать за больными.
Ко Дню Благодарения из-за бесконечной беготни по лестнице и от одной кровати к другой Гилли сбилась с ног.
Если б она заболела, никто бы не упрекнул ее, что она свалилась. Но она, конечно же, не заразилась ничем, только от постоянного недосыпания, бесконечных волнений и забот стала раздражительна. Она вызывала врача для мистера Рэндолфа, другого врача для Троттер и еще детского врача, но ей никто не мог помочь. Больным следовало оставаться в постели и принимать аспирин от высокой температуры.
Ножом для мяса Гилли разделила пополам таблетку аспирина для Уильяма Эрнеста; половина таблетки тут же закатилась под плиту, а другая, которую она с немалым трудом запихнула мальчику в рот, немедленно возвратилась назад вместе с супом, который она заставила его съесть перед этим. Снова давать ему аспирин она побоялась.
Троттер велела протереть мальчику лицо, руки и ноги мокрым полотенцем, чтобы немного снизить жар. Это вроде чуть помогло, но мальчику все равно было худо, к тому же, как она ни старалась, в комнате оставался прокисший запах супа, вытошненного Уильямом Эрнестом.
В доме царил жуткий беспорядок. Даже в гостиной и в кухне, куда не заходил никто, кроме Гилли, все было перевернуто вверх дном, как после бомбежки. Она была настолько измучена, что не могла убирать даже за собой.
Наступил четверг, а ей было не до праздника. Индейка, купленная Троттер, напрасно размораживалась на полке холодильника, и ничто больше не напоминало о празднике. Гилли сидела на кухне в джинсах, в старой застиранной майке и дожевывала свой поздний завтрак, бутерброд с колбасой; она и думать забыла, что скоро вся страна будет отмечать за столом этот праздник.
Раздался звонок. Она вскочила. А вдруг этот адвокат, сын мистера Рэндолфа, не поверил отцу, что тот не может приехать на праздник, и явился за ним? Потом она с раздражением подумала, не приперлась ли Агнес Стоукс разнюхать, почему Гилли не была в школе целых два дня.
Но за дверью стояла невысокая полная женщина, из-под фетровой черной шляпки выбивались седые волосы. На ней были черные перчатки и черное твидовое пальто, чуть длиннее, чем полагалось по моде. Под мышкой — поношенная сумка из крокодиловой кожи. Женщина, чуть ниже ее ростом, напряженно вглядывалась в лицо Гилли. Странно она смотрела. Гилли не могла понять, напугана она или просто голодная. Ей вдруг стало неловко. Откинув назад челку, она вспомнила, что советовала говорить Троттер, когда неожиданно появляется какой-нибудь незнакомый человек. Гилли выпалила обе фразы подряд:
— Спасибо, мы сегодня ничего не покупаем, и мы правоверные баптисты, — и попыталась захлопнуть дверь.
— Минутку, — сказала леди, — ты Галадриэль Хопкинс? — Гилли рывком снова распахнула дверь.
— Кто вы? — спросила она. Вопрос прозвучал так же нескладно, как если бы его задал Уильям Эрнест.
— Я.. — смущенно сказала незнакомая леди — я, кажется, твоя бабушка.
Наверно, скажи та, «я волшебница», Гилли удивилась бы не меньше.
— Можно войти?
Гилли молча отступила в сторону и пропустила женщину в дом.
Из столовой доносился храп. Только бы она не сунулась туда, не стала бы глазеть на выглядывающее из-под выцветшего стеганого одеяла смешное маленькое коричневое личико с раскрытым ртом. Но женщина, конечно, заглянула в столовую, слегка встряхнула головой и тут же повернулась к Гилли.
— Гилли, детка, кто это там?
'Вот черт! Кажется, Троттер услышала звонок '.
— Все в порядке, Троттер! — крикнула Гилли, одергивая на себе узкую майку (последнюю, не совсем еще грязную), пытаясь прикрыть собственный пупок.
— Хотите присесть? — спросила она гостью.
— Спасибо.
Гилли прошла в гостиную, пятясь, подошла к дивану и указала рукой на коричневое кресло. — Присаживайтесь.
Они сели одновременно, как привязанные к одной веревке — гостья присела на самый кончик кресла, чтобы ее короткие ноги доставали до полу.
— Так вот… — Черная шляпка колыхнулась.
Да кто сегодня носит шляпки?
— Так вот…
Гилли все еще пыталась разобраться. Эта старая леди в старомодной шляпке и длинном пальто — мать Кортни? Никогда Гилли не представляла себе, что у Кортни есть мать. Кортни существовала для нее вне времени, как богиня, как воплощение совершенства.
— Тебя зовут Галадриэль? Правда? — она говорила с мягким южным акцентом, но речь ее была гладкая как шелк, не то, что у Троттер — грубая, как дерюга…
Гилли кивнула.
— Моя дочь… — Женщина порылась в сумке и вытащила оттуда письмо, — моя дочь уехала из дома много… — она щелкнула затвором сумки, подняла глаза и встретилась с озадаченным взглядом Гилли, — много лет назад. Я… мой муж и я никогда… Простите…
Гилли беспомощно следила за ней. Женщина безуспешно старалась найти слова, чтобы рассказать свою горькую историю.
— Мой супруг… — она попыталась улыбнуться, — твой дед, умер почти двенадцать лет назад.
«Наверное, надо что-то сказать», — подумала Гилли:
— Вот жалость-то!
— Да, да, так тяжело, — женщина с трудом произносила слова, пытаясь подавить слезы.
Гилли не раз приходилось самой вот так сдерживать слезы. Как знакомо все это.
— Мы… Я старалась, конечно, тогда связаться с Кортни, твоей матерью. Но мне это не удалось. Дело в том… — ее голос надломился.
Она замолчала, вынула из своей сумки носовой платок, осторожно дотронулась сначала до одной, потом до другой ноздри и положила платок обратно в сумку.
«Ну, давай, сморкайся как следует, детка, чего стесняешься? Тебе же легче будет…» — Так сказала бы Троттер, но Гилли не могла произнести ни слова.
— Дело в том, — женщина взяла себя в руки и продолжала, — что это письмо… Это письмо от дочери — первое за тринадцать лет.
— Ничего себе! — сказала Гилли.
Ей стало жаль эту женщину, хотя боль этой старушки вроде не должна была задевать ее.
— Я даже не знала, что у нее есть ребе… Неужели ей не хотелось поделиться этим со своей родной матерью?
Теперь речь, видно, пойдет о ней, о Гилли, но все это было далеко-далеко от нее, будто речь шла о
