— Когда паром придет?
— Как всегда, бабушка.
Я хотела, чтобы мне не мешали читать, больше ничего. Книга была первый сорт — про детей, которых похитили пираты в Вест-Индии. Принадлежала она маме. Все книги были мамины, кроме Библии.
— Не груби!
Я вздохнула, положила книгу и произнесла с особым терпением:
— Паром придет часа в четыре.
— Вряд ли, — отозвалась она. — Разве что дует норд-вест. Тогда он его подгонит. — Она медленно покачалась, закрыв глаза. Или прикрыв. Мне всегда казалось, что она подглядывает. — Где мой сын?
— Папа ушел на лодке, бабушка.
Она широко открыла глаза и выпрямилась в качалке.
— С этими щипцами?
— Они сейчас не нужны. Уже апрель.
Шли весенние каникулы, и я сидела целыми днями с психоватой старушкой.
Она откинулась на спинку. Я думала, мне снова влетит («не груби!»), но она сказала:
— У Билли паром очень старый. Неровен час, потонет посреди залива, так ко дну и пойдет.
Я знала, что бабушкины страхи — пустые, но под ложечкой защемило.
— Бабушка, — сказала я и себе, и ей, — все будет хорошо. Власти за этим следят. Если паром прохудится, не дадут лицензию. Они проверяют.
Она трубно фыркнула.
— Этот ваш Рузвельт думает, что ему подвластен наш залив? За водой никакое начальство не уследит.
«Бог считает, что Он — Франклин Д. Рузвельт».
— Что ты смеешься? Я не шучу.
Я постаралась принять серьезный вид.
— Хочешь кофе, бабушка?
Если я сварю ей кофе, она им займется и, все может быть, оставит меня в покое.
Книгу я сунула под диванную подушку — на ней был парусный корабль, бабушка еще расстроится, что я читаю про воду. Женщины нашего острова обычно воды не любили. То было дикое, темное царство мужчин. Конечно, остров жил водой, возник на ней, ей питался, но женщины делали вид, что этого не замечают, как не замечает жена, что у мужа есть любовница. А вот мужчины, кроме проповедника да случайного учителя, любили ее пылко и страстно. Вода велела им вставать затемно, сосала из них все силы, а на самый худой конец требовала от них жизни.
Наверное, я знала, что мне тут делать нечего. Могла ли я жить ожиданием? Ждать, когда придет лодка; ждать в крабьем домике, когда наберется достаточно крабов; ждать, пока родится ребенок, пока он вырастет, и, наконец, пока Господь меня приберет.
Я подала бабушке кофе и постояла рядом, не надо ли ей чего. Она громко понюхала и воздух, и чашку.
— Сахару мало.
Сахарницу я держала наготове, за спиной. Бабушка явно рассердилась, что я предугадываю ее прихоти, и, судя по лицу, измышляла что-нибудь такое, чего я придумать не могла.
— М-м-м… — тоненько пропела она, кладя в чашку две ложки с верхом. «Спасибо» она не сказала, но я его и не ждала. На радостях, что я от нее отделалась, я засвистела: «Бога хвали и держи свой меч», относя сахарницу на кухню.
— Если женщина свистит, если курица кряхтит, ты добра не жди, — сказала бабушка.
— Нет, все-таки! — возразила я. — Можно в цирке выступать.
Она была шокирована, но не могла вспомнить соответствующего запрета.
— Не убий… — бормотала она, — не укради…
— Не свисти.
— Не гру-би! — взвизгнула бабушка. Я ее довела, пришлось изобразить смирение:
— Тебе ничего больше не надо, бабушка?
Она пыхтела, шипела, расплескивала кофе, но, когда я уселась с книгой на диван, тут же сказала:
— Уже четвертый час.
Я сделала вид, что не слышу.
— Ты не собираешься встречать паром?
— Да вроде не думала.
— Невредно и подумать. Твоей матери нужны крупа, мука…
— С ней Каролина, бабушка.
— Ты прекрасно знаешь, что слабое дитя не может носить тяжести.
Тут я могла бы кое-что сказать, но вышло бы грубо, и я промолчала.
— Почему ты на меня так смотришь? — спросила бабушка.
— Как это — так?
— Глаза — прямо твои пули! Застрелить собралась, а? Кажется, я только хочу, чтобы ты помогла матери.
Спорить было бесполезно. Я отнесла книгу наверх и спрятала под белье. Там бабушка вряд ли стала бы рыться. Нынешние лифчики и трусы она считала непотребными, почти «бесовскими». Прихватив кофту — ветер был холодным, — я спустилась вниз. Когда я дошла до выхода, качалка остановилась.
— Ты куда идешь?
Внутри меня все заклокотало. Стараясь не сорваться, я выговорила:
— Встречать паром, бабушка. Ты же мне сказала, надо помочь маме с покупками.
Она смотрела отрешенным, пустым взглядом, пока не сказала:
— Ну, беги, — и не начала качаться снова. — Не люблю ждать тут одна.
Небольшая толпа, кто — пешком, кто — на велосипеде, поджидала паром. Когда я подошла, таща за собой латунную тележку для продуктов, мне все кивнули.
— Что, мама приедет?
— Да, мисс Летиция. Каролину возила к доктору.
На меня сочувственно посмотрели.
— Она у них вечно хворает.
Спорить было бессмысленно, да и мне уже стало все равно.
— У нее ухо болит. Решили ее показать доктору Уолтону.
Все многозначительно закачали головой.
— Да уж, эти уши! Опасное дело. Не запустить…
— А то! Помнишь, Легги, у Бэдди Рэнкина ушко разболелось? Марта думала, так пройдет, а жар как подня-ался! Истинно, чудо Господне, что не оглох.
У Бэдди Рэнкина было теперь двое детей. Я прикинула, что вспомнят обо мне лет через двадцать- тридцать.
Из-под некрашеного навеса для крабов вылез Отис, сын капитана Билли. Он прошел по пирсу, чтобы сразу схватить концы. Мы, ожидающие, двинулись вперед, посмотреть, как подходит, пыхтя, паром. Был он невелик и, пока не приблизился настолько, чтобы мы увидели облупленную краску, казалось, что он просто дрейфует. Бабушка не ошиблась, он износился, он устал. Папина лодка тоже была не новая, он и купил ее из вторых рук, но держалась она молодцом, как человек, выросший на море. А вот паром капитана Билли, все ж — немного побольше, зачах, словно старая баба. Я застегнула кофту от ветра, и стала смотреть на Эдгара и Ричарда, других сыновей капитана, которые спрыгнули на берег и ловко, споро помогали брату привязывать паром.
Подошел отец, улыбнулся, погладил меня по руке. Одну секунду я радовалась, думая, что он меня увидел с лодки и решил поздороваться. И тут увидела, что он смотрит на нижнюю палубу, на люк пассажирской кабины. Ну, конечно! Он пришел встретить маму с Каролиной. Сестрицына голова показалась первой, в голубой шали из-за ветра. Волос высовывалось ровно столько, чтобы она была точь-в-точь как девица с рекламы сигарет.
