в игре на поляне, не в драке с братьями он рассек себе лоб. Несколько ночей назад, когда мать и отец были на охоте, на спящих у нор волчат камнем упал филин.
Не растерялся щенок с темной спиной. Бросок — и его острые зубы впились в горло птицы. Завязалась борьба. Филин пытался освободиться от прилипшей к груди тяжести, сильные крылья помогли ему оторваться от земли, закачался филин со страшной ношей, брызнула на землю кровь из разорванного горла.
Волчонок, не разжав челюсти, так и упал на землю вместе с мертвой птицей.
Филин располосовал волчонку лоб, дав повод для достойного имени герою нашего повествования.
Так мы и станем называть его — Меченый.
Будущие волки проходили суровую школу под строгим началом матери. Волчица хорошо знала жизнь. Изломанное ребро, шрам на брови, вырванный глаз — все это не позволяло ей преувеличивать волчье счастье. Она была от природы угрюмой, замкнутой. И с первых дней, как только у волчат прорезались глаза, воспитывала в щенках терпение, необходимое хищнику. Но прежде всего — дисциплина. Волчица жестко наказывала щенят за малейшее непослушание. Она не терпела нарушителей порядка. Больше всего щенкам доставалось за трусость. Не щадила волчица тех, кто в драке взвизгнет, сжалится над врагом или не сумеет отомстить. Она не ласкала щенят и не принимала ласки от них, держала «в черном теле», будто понимала, что только жестокий, хитрый и терпеливый волк способен к борьбе за существование.
В полночь, когда густая роса посеребрила хвою старых сосен, щенки мирно уснули, сбившись кучей у входа в нору. Волчицу ни на минуту не покидало напряжение. Малейший шорох тревожил ее. Вот где-то, далеко за краем бора, хрустнула веточка. Волчица вскочила и, вытянувшись во всю длину, замерла. Еле уловимый звук поднял и щенят. В их позах растерянность: если это опасность, то нужно немедленно спрятаться в норе. Но почему же мать не подает знака? Может быть, это предвещает вкусный ужин?… И малыши в ожидании застыли, навострив уши. Под одним из них от неловкого движения зашевелился сухой прошлогодний лист, и волчица мгновенно обернулась. Одного предупреждающего взгляда было достаточно, чтобы все щенки в смертельном страхе припали к земле и уже не сводили глаз с матери. А шорох слышался ближе и яснее, между сосен мелькнула тень. Но теперь в поведении волчицы не было заметно тревоги, и щенки посмелели.
Еще минута, и на поляну нехотя вышел старый волк. Щенята бросились к нему. Мать же с одного взгляда догадалась, что и на этот раз отец вернулся с охоты ни с чем. Волк виновато сгорбился и, отворачивая морду, хотел вернуться обратно в бор, но волчица преградила ему путь. Рядом замерли щенки. Они требовали пищи. Одноглазая обнюхала его морду, прикасаясь влажным носом к нижней губе, и волк унизительно съежился, опустил голову. Вдруг на морде волчицы отразилась злоба, и она, сморщив нос, показала волку острые клыки. Разве мог он не подчиниться Одноглазой, хорошо зная, что за предупреждением кроется страшный гнев и если он выльется наружу, то долго у волка не заживут раны на боках и на загривке. Так лучше уж покориться. И волк, выпрямившись, привычным движением стал сжимать бока, пока не отрыгнул темный комочек.
Крысу одновременно схватили три щенка, и никакая сила уже не могла заставить их разжать челюсти. Меченому ничего не досталось, но нужно было посмотреть на его работу! Он показал, как надо пользоваться зубами и для чего волку даны когти. Неважно, что крысу съели другие. Меченый остался доволен тем, что всем задал трепки. В этом он уже находил удовлетворение.
Волк отошел за ольховый куст и там прилег, все еще прислушиваясь к возне малышей. Какой жалкий вид у этого зверя: шуба потрепанная, бока ввалились, на худой спине тупыми зубьями торчит позвоночник, а хвост облез и висит коротким обрубком. С одного взгляда можно было догадаться, что на нем лежит в этой прожорливой семье черная, неблагодарная работа и что ему последнее время не везло на охоте. Всю ночь он рыскал по тайге, забегал даже в соседние владения, за границу соснового бора, выжидал добычу на тропах, бродил по болотам, и все напрасно! Жители бора знали о существовании прожорливой волчьей семьи и вели скрытный образ жизни, старались не попадаться им на глаза или уходили на лето в далекие горы. Птицы держались больше на деревьях и почти не спускались на землю. Но щенки ничего не признавали и с каждым днем требовали все больше и больше еды.
Волк молча стал зализывать примятые подошвы лап и раздумывать, куда бы еще отправиться за добычей. Как был бы рад он куропатке, не говоря уже о зайце! Воспоминание о еде взбудоражило голодного зверя. Но вдруг шорох заставил его обернуться. Рядом стояла волчица. Еле уловимым движением головы она дала ему приказ: сидеть у нор и никуда не отлучаться. Затем медленно вонзила в землю когти передних лап, что в данном случае означало: иду сама на охоту.
Через минуту во мраке густой чащи стихли ее торопливые шаги.
II
В этот час из ольховой чащи вышло семейство оленей: мать и два маленьких телка.
Знойный день приносил животным много мучений. Их немилосердно кусали комары, в уши и в нос набивалась мошка, и они вынуждены были с утра до вечера лежать, забившись в кусты.
Но вот наконец-то наступил долгожданный час, на скалистых вершинах гор погас отсвет зари. В лесу замерли последние звуки. Сумрак возбуждал у оленей желание побродить по лесу, полазить по горам, понежиться в прохладе. К тому же они проголодались за долгий летний день.
Выйдя из чащи, мать остановилась. Она знала, куда на этот раз повести малышей. Всюду было хорошо: возле гор больше прохлады, гуще и зеленее трава, в бору — слаще и разнообразнее корм, к тому же там безопаснее.
Ветерок донес шум дремавшего ручейка, который протекал через знакомую поляну в широком логу. К нему и направилось семейство оленей.
Пробирались бором. Впереди шла мать, осторожно притаптывая влажную от росы траву. Следом за нею, словно две тени, торопливо шагали малыши. Густой колючий подлесок переплетал их путь. Невидимая глазу тропа была прикрыта вечнозеленым брусничником, пахучим папоротником да мягким мхом. Холодный свет луны серебристыми нитями пронизывал хвойный свод старого бора.
Мать хорошо знала все тропы в лесу, никогда не повторяла путь, и малыши каждый день кормились в новых уголках Бэюн-Куту.
За каменистым перевалом пошел спуск в глубокую падь. Тропа, смягчая крутизну, повела оленей по косогору навстречу огромной луне. Передвигались медленно, обходя валежник, рытвины, завалы. Вдруг впереди светлой щелью раскололся лесной сумрак, молчаливо раздвинулись деревья. Еще несколько шагов — и лес оборвался отвесной стеною. Перед ними широко открылась поляна, с густым зеленым ерником по краю. Пахнуло свежестью, сочной травою и запахом цветов. Телята бросились было вперед, но короткий окрик матери остановил их. Нужно хорошо осмотреться, нельзя доверять тишине.
Долго стояли олени в тени старой сосны. Телята еще плохо разбирались в запахах. Они совсем не знали, где и какой запах рождается и что несет он: опасность или покой, ведь все, что есть, все, что живет, растет, даже земля, камень, вода — издает свой запах. Телята путались в звуках. Им казалось, что в этом огромном ночном мире без комаров и зноя все очень просто. Они верили, что и душистая трава, и мелодичная песня варакушки, и тихие сосны, и луна, и прохлада — словом, все-все создано для них, и не понимали — зачем мать ко всему относится с постоянной подозрительностью. Им было слишком хорошо в лесу, среди ночной тишины. Но мать знала, что именно в этой тишине таятся враги, и ни на минуту не забывала об опасности.
В глубокий сон погрузилась природа; казалось, жил только один ручеек да темная ночная птица, облетая бор, тихо шелестела крыльями. Семейство оленей вышло из леса, но на краю ерниковых зарослей снова задержалось. Мать продолжала прислушиваться к тишине, обнюхивать воздух. Малыши во всем подражали ей: так же вытягивали свои крошечные мордочки, глотали воздух и всматривались в ночной сумрак, насторожив непослушные уши. Им не терпелось. Перегоняя друг друга, телята помчались к противоположному краю поляны; они то забегали под тень сосен, перепрыгивали ручей, то вдруг
