До той глубины, где проходит мой путь, никакой лот не достанет. Я глотаю и дух и материю, Нет такого сторожа, который мог бы прогнать меня, нет такого закона, который мог бы препятствовать мне. Я бросаю якорь с моего корабля лишь на короткое время, Мои посланные спешат от меня на разведки или возвращаются ко мне с донесениями. С острой рогатиной я иду на охоту за тюленем и белым медведем, прыгая через глубокие трещины, я хватаюсь за ломкие синие льдины, Я взбираюсь на переднюю мачту, Влезаю в бочонок для вахты, Мы плывем по северному морю, много света кругом, Воздух прозрачен, я смотрю на изумительную красоту, Необъятные ледяные громады плывут мимо меня, и я плыву мимо них, все отчетливо видно вокруг, Вдали беловерхие горы, навстречу им летят мои мечты, Мы приближаемся к полю сражения, скоро мы вступим в бой, Мы проходим мимо аванпостов огромного лагеря, мы проходим осторожно и медленно, Или мы входим в большой и разрушенный город, Развалины зданий и кварталы домов больше всех живых городов на земле. Я вольный стрелок, мой бивак у чужих костров. Я гоню из постели мужа, я сам остаюсь с новобрачной и всю ночь прижимаю ее к своим бедрам и к губам. Мой голос есть голос жены, ее крик у перил на лестнице, Труп моего мужа несут ко мне, с него каплет вода, он — утопленник. Я понимаю широкие сердца героев, Нынешнюю храбрость и храбрость всех времен, Вот шкипер увидел разбитое судно, в нем люди, оно без руля, Смерть в бурю гналась за ним, как охотник, Шкипер пустился за судном, не отставая от него ни на шаг, днем и ночью верный ему, И мелом написал на борту: «Крепитесь, мы вас не покинем». Как он носился за ними, и лавировал вслед за ними, и упорно добивался своего, Как он спас наконец дрейфовавших людей, Что за вид был у исхудалых женщин в обвисающих платьях, когда их увозили на шлюпках от разверстых перед ними могил, Что за вид у молчаливых младенцев со стариковскими лицами, и у спасенных больных, и у небритых мужчин с пересохшими ртами, Я это глотаю, мне это по вкусу, мне нравится это, я это впитал в себя, Я сам этот шкипер, я страдал вместе с ними. Гордое спокойствие мучеников, Женщина старых времен, уличенная ведьма, горит на сухом костре, а дети ее стоят и глядят на нее, Загнанный раб, весь в поту, изнемогший от бега, пал на плетень отдышаться, Судороги колют его ноги и шею иголками, смертоносная дробь и ружейные пули, Этот человек — я, и его чувства — мои. Я — этот загнанный раб, это я от собак отбиваюсь ногами, Вся преисподняя следом за мною, щелкают, щелкают выстрелы, Я за плетень ухватился, мои струпья содраны, кровь сочится и каплет, Я падаю на камни в бурьян, Лошади там заупрямились, верховые кричат, понукают их, Уши мои — как две раны от этого крика, И вот меня бьют с размаху по голове кнутовищами. Мучения — это всего лишь одна из моих одежд, У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым, Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь на легкую трость. Я раздавленный пожарный, у меня сломаны ребра, Я был погребен под обломками рухнувших стен, Я дышал огнем и дымом, я слышал, как кричат мои товарищи, Я слышал, как высоко надо мною стучали их кирки и лопаты, Они убрали упавшие балки и бережно поднимают меня, И вот я лежу на свежем воздухе, ночью, в кровавой рубахе, никто не шумит, чтобы не тревожить меня. Я не чувствую боли, я изнемог, но счастлив, Бледные, прекрасные лица окружают меня, медные каски уже сняты с голов, Толпа, что стоит на коленях, тускнеет, когда факелы гаснут. Отошедшие в прошлое и мертвецы воскресают, Они — мой циферблат, они движутся, как часовые стрелки, я — часы. Я — старый артиллерист, я рассказываю о бомбардировке моего форта, Я опять там. Опять барабанный бой, Опять атака пушек и мортир, Опять я прислушиваюсь к ответной пальбе.
