говор.
Уснули спокойными за завтрашний день.
Только Виктор Тимофеевич бодрствовал. Он лежал у костра, следя за язычками пламени, перепрыгивающими по уголькам.
Восторг прошел, надо было спокойно одному разобраться, действительно ли все обстоит так, как показалось вначале, и нет ли в этом решении скрытой роковой ошибки?
Ему виделся Селиткан в полноводье, в бешеном разбеге, срывающий островки, своенравно меняющий русло, катящий камни, несущий вырванные деревья…
Плот будет для него игрушкой. И опять пришли тягостные сомнения. Нет, решения своего он не изменит. Он был рад, что людей удалось обнадежить, и сделает все для укрепления этой надежды.
Над резным краем тайги занималось утро. Крошечная пеночка будила своей немудреной песенкой огромный старый лес. Ранний гость — ворон — не замедлил явиться. Он по-хозяйски облетел стоянку, хрипло прокричал, уселся в ожидании на вершину старой ели.
— Не к добру эта чертова птица. Патрона жалко, а то ты у меня покаркал бы тут! — досадовал Харьков.
Ворон наведывался каждый день, терпеливо ждал, когда уберутся со стоянки люди…
Седьмой день отряд отсиживается на берегу притаившегося Селиткана. Люди отдохнули, посвежели. Поджили раны на ногах, но ходить толком еще никто не мог. Ждали дождя. Надеялись на реку. Верили Виктору Тимофеевичу.
Абельдин быстро поправлялся. Начал ползать. На пятый день впервые приподнялся на ноги, стал передвигаться, цепляясь за ветки, опираясь на валуны. Учился ходить, как ребенок.
Двенадцатого сентября приступили к постройке плота.
Виктор Тимофеевич давно присмотрел в береговом ельнике сухие деревья. Их срубили, раскряжевали, подкатили к реке. Долго и тщательно связывали тальниковыми корнями и прутьями, закрепляли с концов весла. На этом примитивном суденышке наших далеких предков они отправятся в последний переход, поплывут с надеждой, что река вынесет их к людям, спасет.
Дождь не заставил себя долго ждать.
Буквально на следующий день после постройки плота, поздно вечером, когда лиловая мгла окутала землю, где-то за темным краем леса, над угрюмыми гольцами прошла молчком дождевая тучка. Прошла она, покропила землю, дохнула влажной прохладой в глубь тайги и сползла за горизонт, как бы не желая омрачать покой широкого звездного небосвода.
А под утро Селиткан зашумел сильнее, вздулся мутной водою, оказывается, тучка-то не прошла бесследно.
Харьков встал до рассвета. Долго ходил по берегу, взмахивая удилищем, но рыба не брала. Он впервые вернулся в лагерь без добычи.
С востока тянулись мокрые тучи. Ветер гнал их к истоку Селиткана, вытряхивал дождь. Надо было теперь торопиться, быть готовыми сплыть по большой воде. Не прозевать!
Селиткан задурил, забушевал, словно необъезженный конь, сорвавшийся с аркана. Он расплескался по берегам, взмутил воду, приглушил перекаты. За крутым поворотом, где река в разбеге наскакивала на отвесную стену мыска, не смолкал грозный предупреждающий рев.
Плот готов. Сборы были короткими. Из имущества остались карабин, топор, котелок, берестяной чуман, две кружки да починяльная сумочка. Материал экспедиции разделили на две части. Упаковывая в непромокаемые мешочки снимки, журналы, схемы, они испытывали понятное чувство гордости — все-таки сохранили, все-таки пронесли через огонь, болота, голод и болезни!..
Запасы сушеной рыбы и спички разделили на всех. Каждый должен иметь это на случай аварии. В довершение Виктор Тимофеевич дал каждому по крючку и леске из своих запасов.
Дождь не унимался, Селиткан продолжал прибывать.
Каким неудержимым был он, каким бешенством были полны его попытки вырваться из каменной теснины! Коварная, неумолимая река. Путники понимали, какой опасности они подвергают свою жизнь, но выбора не было, а надежда была.
— Надо оставить о себе след, — сказал Борис.
— Обязательно. Я написал записку, — ответил Харьков.
Он прочитал:
«Настоящим сообщаем: мы, топографическое подразделение Нижне-Амурской экспедиции, в составе старшего топографа Харькова В. Т., географа Брыковой Т., техника Полиенко Б. и рабочего Абельдина Н., были захвачены пожаром на Удских марях. Олени погибли от бескормицы. Проводники по их настоянию были отпущены и ушли в сторону Охотского моря. Мы решили пробираться в Экимчан через тайгу. Больные, изголодавшиеся, еле дошли до Селиткана. Совершенно сознательно и единогласно решили плыть вниз по Селиткану на плоту, понимая, что это рискованно и является грубым нарушением техники безопасности. Тем более, с нами находятся два мешка с ценным материалом. Другого выхода нет. Сдаваться, не предприняв последней попытки, не можем. Подписи: Харьков, Полиенко, Брыкова, Абельдин».
Записка была в двух экземплярах. Один завернули в бересту и прибили ниже затеса на большой ели, на котором крупно написали — «ОСТАНОВИТЕСЬ». Другую записку взяли с собой, вложили в мешок с материалом.
Настали минуты расставания с землей. Только теперь все поняли, как приветлив и как спасителен был для них этот берег. Как хорошо и привычно было тут, на этой «первобытной стоянке».
Оттолкнулись шестами.
На корме за веслом Харьков и Татьяна. Носом управляли Борис и Абельдин.
Селиткан бугрился зеленоватыми валами, нес на своих горбах валежник, лесной хлам, целые деревья. Ниже, у мысов, река курчавилась пегой, пугающей гривой, за которой ничего не было видно.
Плот медленно отвалил от берега, точно не хотел расставаться с ним, не хотел становиться игрушкой бурного Селиткана.
Но вот течение развернуло, подхватило его, как добычу, оплеснуло попутными волнами и бросило с ходу в синеющую муть глухого ущелья, навстречу злобному рокоту переката. Люди напряглись, прикипели к веслам в напряженном ожидании…
Короткие, но толковые уроки плотовождения, которые еще на берегу преподал своим спутникам Харьков, не прошли даром, они удачно проскочили белую гриву первого переката. Промелькнули каменистые мысы. Еще мгновение, и исчезла из глаз навсегда их последняя стоянка с допотопным балаганом, с надписью «ОСТАНОВИТЕСЬ», сделанной на затесе. А впереди, зажатый тисками каменных берегов и тайги, ярился и ревел Селиткан.
Дул попутный ветер.
Река опасно играла, забавлялась плотом — кидала его к берегам, зарывала в пенные волны, подбрасывала над подводными камнями, расшатывая и без того утлое сооружение. Люди не отходили от весел, отбивались, как могли и как научил их Харьков, от буйной реки, внимательно и тревожно сторожа кривуны. Мелькали залитые водой островки, гранитные срезы утесов, протоки. Стремительно менялся пейзаж.
Давно остались позади первые страшные минуты. За ними уже полегче, совсем легко, как в забытьи прошли часы и десятки километров пути. Люди поверили в себя, в надежность плота, в верность и спасительность решения Харькова, окрылились надеждой. Острее стало зрение, ловчее движения, руки слились с веслами.
За кривуном неожиданно показался широкий плес. Река за сливом потеряла ход, разлилась широкой тиховодиной. Ну, как тут не обрадоваться! Руки отвалились от весел, расслабились, на душе потеплело. Теперь можно было отдохнуть, не причаливая к берегу и тем экономя время. Вспомнили про еду.
— Хорошо пронесло. Зря боялись, — говорил Харьков, устраиваясь на подмоете и разжевывая сухую
