смешное, мы смеялись вместе, и это было так приятно, хотя смех огромного медведя не для ушей слабонервных людей. Когда я впервые услышала этот звук, то едва удержалась, чтобы не выбежать из комнаты.
Над одним рассказом мы особенно потешались. Это была старая норвежская сказка о капризном муже, который вечно жаловался на свою жену, что она сидит дома, пока он трудится в поле. Жене надоели его жалобы, и однажды она сказала:
– А ты справишься с домашней работой?
– Конечно, любой мужчина может сделать ее лучше, чем женщина, – ответил муж.
– Давай тогда поменяемся. Завтра я пойду в поле косить траву, а ты останешься дома и займешься хозяйством.
Муж согласился.
Естественно, пока жена косила в поле, несчастный муж наделал дел: ненароком убил свинью, разлил сметану по полу на кухне и вылил из бочки всё пиво. Медведя больше всего рассмешило, когда муж уронил только что выстиранное белье в грязь, запутавшись в бельевой веревке.
– Думаешь, у тебя получилось бы лучше? – сквозь смех спросила я у медведя, забыв, что разговариваю не с человеком, а с животным.
Он перестал смеяться. Я посмотрела на него и увидела в глазах тоску. Потом он ушел.
Я вспомнила, как он вздыхал, наблюдая, как я полоскала ночную рубашку.
Я постепенно училась играть на флейте. Я привыкла к присутствию медведя и давала ему концерты из простейших пьес для начинающих, которые нашла в нотах. Я садилась на маленький бархатный табурет, а он ложился на ковер у моих ног, закрывал глаза и слушал. Похоже было, что одна мелодия нравилась ему больше других. Она называлась «Эстиваль». Я редко играла ее до конца без ошибок, но он не обращал на это внимания. Главное, что я старалась. А для меня было важнее всего удовольствие в его взгляде.
Однажды, когда прошло уже немало месяцев после моей поездки домой, я сыграла «Эстиваль» очень хорошо, и медведь вздохнул с чувством глубокого удовлетворения. Я посмотрела ему в глаза, которые сейчас казались скорее человеческими, чем звериными, и вдруг спросила:
– Кто ты?
Он даже не успел открыть рот, как я продолжила, не в силах сдерживаться:
– Откуда ты? Как давно ты здесь живешь? Ты заколдован? Если да, то как разрушить колдовство?
Я пожалела о своих словах еще раньше, чем закрыла рот. Та легкость и непринужденность, с какой мы общались, мгновенно исчезла. Глаза его потемнели, вновь появилось звериное безразличие. Он поднялся и вышел из комнаты.
На следующий день он не пришел ко мне в обычное время. Я долго его ждала и решила, что он больше вообще не придет. Я проклинала свой язык. Весь день мне было очень одиноко и неуютно. Я села было за станок, но вскоре бросила ткать. Потом увидела, как Туки тащится по коридору за Урдой. Я громко выкрикнула его имя, но он лишь подошел поближе к Урде, и они скрылись за кухонной дверью. Я подергала дверь, но она была заперта. Тогда я пошла к своему глазку в небо и села у окна. Я сидела неподвижно и смотрела на ветку. Ветка была голая. Приближалась зима. Если не считать месяца, проведенного дома, я жила в замке уже почти год.
В ту ночь меня сильно мучили кошмары. Я лежала и дрожала, раздираемая страхом и злостью. Гость сбежал, вспугнутый моим криком. И сколько еще мне так жить? Как мне все это выдержать? Я подумала, что наверняка сойду с ума, если не узнаю, кто спит рядом со мной в кровати каждую ночь. Что это было: чудовище, или безлицее нечто, или сам белый медведь? Я чувствовала, что смогу жить дальше в замке, только если узнаю ответ.
Вдруг я вспомнила про свечу и кремень, которые мне дала мама. Что она говорила? Свеча не погаснет даже при сильном ветре, а кремнем можно высечь искру в любых условиях. Интересно, что произойдет, если я зажгу свечу ночью в спальне?
Весь следующий день я думала об этом. Медведь пришел ненадолго после обеда, когда мы обычно читали, но я была рассеянна, а он не находил себе места, в глазах читалось звериное, а не человеческое выражение. Я пыталась сыграть «Эстиваль», но мне не хватало дыхания и пальцы не слушались. В конце концов медведь резко поднялся и, бросив на меня печальный взгляд, вышел из комнаты.
Я беспокойно бродила по замку, мысли мои путались, а голова болела. Мне опять не хотелось ткать. И ужинать не хотелось – пропал аппетит, – и я оставила еду почти нетронутой на столе, а сама перебралась на диванчик и долго смотрела на огонь. Я не могла решиться. Говорила себе, что свеча не загорится, и тут же возражала, что попробовать все же стоит. Еще я сказала себе, что это ужасная ошибка, потому что свет может нарушить равновесие, а возможно, причинить боль или вред. Но ведь это казалось таким простым и обыденным – зажечь свечу. Никто не узнает: я зажгу, быстро посмотрю, и все.
Я легла в кровать, как всегда, и вскоре свет погас. Я все еще сама не знала, что собираюсь сделать. Я не вынула свечку и кремень из вещевого мешка, хотя и переложила их на самый верх, чтобы при случае сразу найти.
Когда пришел гость, сна у меня не было ни в одном глазу. Я внимательно прислушивалась к его дыханию: прошло очень много времени, прежде чем оно стало ровным и глубоким. Он спал.
Я тихонько выскользнула из кровати и направилась к шкафу. Дверцу его я оставила приоткрытой, потому что она немного скрипела, а я не хотела рисковать. У меня дрожали руки, пока я доставала свечу и кремень. Они лежали гам, где я их оставила. Я взяла их и вернулась к кровати.
Осторожно подошла к другому краю и немного постояла, прислушиваясь к дыханию гостя.
По телу пробежала дрожь, и я почувствовала, как подкатывает паника.
Но я должна была знать.
Я повернулась спиной к кровати. Крепко зажала в левой руке свечу, а правой сильно нажала на механизм кремня. Сверкнула яркая искра, но я промахнулась мимо фитиля. Подвинула фитиль поближе и чиркнула еще раз. Получилось. Свеча медленно загорелась, и я повернулась к кровати.
