— Да, что тут скажешь… не принцесска я, Эйтери. Куда уж мне, дочери некроманта…
— Вот и пей. Папка твой не понапрасну чтобы сгинул в той бездне проклятущей.
— Н-не надо, гнома. Пожалуйста.
— Не буду, не буду. А ты лежи! Да пей, пей, кому говорят! Крепко ж тебя тогда приложило, милая ты моя, по сю пору на ноги никак тебя не поставить, несмотря на всё моё искусство…
— Эйтери… так сколько ж мне ещё валяться-то?
Маленькая гнома-целительница не ответила. Возилась, позвякивая склянками, что-то булькало и скворчало на медленном огне; здесь, в подземельях Пика Судеб, где хозяйничала Эйтери, время словно остановилось.
Как они выбрались с Утонувшего Краба, Ниакрис не помнила. Эйтери потом говорила что-то про орков капитана Уртханга, сумевших соорудить что-то вроде здоровенного плота, на котором уцелевшие и добрались до берега бывшей Империи Клешней. Или до того, что осталось от берегов бывшей Империи Клешней? Уже не вспомнить.
Так или иначе, они выбрались. И даже сумели переправиться через море, обратно в Старый Свет. Драконьего кристалла, хранимого столько веков в глубине гор под Пиком Судеб, больше не существовало, однако сама гора уцелела. С одной стороны, правда, осталась исполинская вмятина, след от незваных гостей, возглавлявшихся некоей Атликой [6]…
Слава всем богам и силам, что кристалл Сфайрата не взорвался, а то от всего поселения гномов не осталось бы даже воспоминаний. Как и отчего это случилось — Эйтери не знала и объяснить Ниакрис не смогла тоже. Так или иначе — жизнь продолжалась, хотя совсем, совсем иная жизнь, чем прежде. Чем жизнь с Западной Тьмой.
…Что-то очень плохое случилось со Святым Городом, с Аркином. По всему Эгесту народишко разбегался кто куда, прячась по чащам и неудобьям; всюду орудовали разбойники, большей частью — вчерашние крестьяне, дошедшие до последнего края. Что творилось ещё дальше — не знал никто.
Драконы сгинули. Сгинула и Тёмная Шестёрка, шестеро Древних Богов, с незапамятных времён остававшаяся в Эвиале, его последний боевой запас. И вот теперь он растрачен, использован тоже; мир выскреб и отдал всё, что только мог.
Гномы, на первый взгляд, всё так же рылись себе в горных недрах, всё так же бесшумно крутились тщательно смазанные вороты лебёдок, поднимая наверх ковши с рудой; всё так же пылал огонь в плавильных печах и горнах; но зато сбывать выкованное стало некому и не за что.
— А ведь меч, понимать надо, — журчала Эйтери, с ложки кормя Ниакрис дымящимся горячим супом, — меч добрый за день не сделаешь. И за два. И за три. А уж если какие руны на нём выбить, какие чары наложить — так это и год провозиться можно. Раньше такое, случалось, короли да эмиры заказывали, наследнику на совершеннолетие, ну так и платили как положено. А теперь? Лемеха да бороны ковать? Гномы ведь какие, вещь коль сделают, так на века. И кто потом покупать станет, если та борона деду, отцу, сыну, внуку да правнуку прослужит, не погнувшись, не сломавшись? А руку позорить, мастерство ронять, поделку вершить, не работу, — нам, Подгорному Племени, никак не позволено…
Ниакрис слушала, но не слышала. Эйтери сидела у её изголовья, поила отварами, кормила супом — ничего больше тело дочери некроманта не принимало — и говорила. Слова текли ручейками, обвивая измученную память, и становилось легче.
Что за путь ты прошла, Ниакрис? Выкованная как клинок, для одного-единственного боя, ты исполнила своё предназначение. Один раз — но не до конца. Ты зажгла Знак Разрушения, уводя себя и отца из Эвиала, тогда казалось — навсегда. Однако вы вернулись, потому что куда более могущественные силы, не боги и не демоны, не Спаситель и не Западная Тьма, а нечто, не имеющее ни формы, ни прозвания, собирало отряд, которому предстояло стать тем камешком, на котором споткнутся чудовищные шестерни, пережёвывающие один мир за другим.
Шестерни замерли. На время ли, на совсем — Ниакрис не знала. Но знала другое — ей, выкованному клинку, нельзя без дела и предназначения. Иначе сталь стремительно покроется ржавчиной, и то самое оружие, что «год надо мастерить», обратится в ничто. И когда потребуется ещё один такой камешек, его под рукой может и не оказаться.
Она встанет, она непременно встанет. Вновь научится ходить. Сейчас руки слабы, словно у новорождённого, она даже ложку не удержит. Но так будет продолжаться не всегда, не будь она Лейт- Ниакрис, дочь некроманта Бельта.
Интерлюдия IV
Когда расчёт превозмогает чувства, рано или поздно они следуют за ним, думала Вейде. Вейде, королева эльфов из Вечного Леса, что в Эвиале. Вейде, выведшая свой народ из обречённого мира. Вейде, оживившая, давшая новую плоть всем Перворождённым, когда бы то ни было погибшим в обречённом мире. Она свершила небывалое для своей расы. Она победила самого Спасителя, вырвав у него из-под носа лакомую добычу.
Есть отчего гордиться — никому иному из правителей Вечного народа не удавалось ничего подобного. Истинная некромантия, высшая некромантия, полная победа над Смертью, не просто возвращение душ из посмертия, но и наделение их настоящей, неподдельной плотью.
Всё хорошо. Вот только ворон…
Ворон о четырёх зрачках в каждом глазу, пронёсшийся над процессией, когда эльфы уже покинули Эвиал, доживавший свои последние мгновения.
Тьфу, тьфу, пропасть, как говаривали смертные людишки Эгеста. Ну, пролетел, ну, прокаркал — но в главном-то помешать всё равно не смог! Потому что здесь — всё настоящее, без обмана.
Потому что она, Вейде, довела свой народ до обещанной ему земли обетованной. До нового, девственного, молодого мира, под чьими небесами не хаживал ещё ни один из наделённых речью. Так ею было обещано и так исполнилось. Всё без обмана.
Вот он, мир. Небо, как положено, голубое. Облака — белые, сероватые, серые, порой, в грозу, даже чёрные. С востока на запад ходит туда-обратно великая полоса дождей, словно несомая на крыльях бесчисленных радуг.
Горы, реки, моря — тёплые, мелкие, ласковые. Леса, вознёсшиеся к самому поднебесью, деревья, подобные высочайшим горам. Мир только и ждёт, чтобы отдаться её, Вейде, власти.
И здесь никого, кроме них, Перворождённых. Ни людей, ни гномов, ни докучливых невысокликов. Ни орков с гоблинами, ни великанов, ни каких бы то ни было ещё неведомых.
Весь мир — наш.
И все эльфы в нём — мои.
Они низко мне кланяются. Они готовы целовать прах под моими стопами — особенно те, кого я вырвала из смерти. Никто, никто не в силах бросить мне вызов — моя новая стража верна и неусыпна.
И это только начало.
Что удалось в одном мире, я смогу повторить и в другом.
Достаточно лишь открыть туда надёжные, для иных недоступные тропы. А там я и сама стану не хуже самого… — Она усмехнулась про себя. — Да, да. Высоко беру, высоко мечу. А пока пусть строятся лесные дворцы и крепости, деревья тяжело ковыляют с места на место, потешно перебирая вытянутыми из земли корнями; пусть пока очарованные эльфы мечутся с континента на континент, с острова на остров, открывая эфирные тропы. Я щедро трачу силы этого мира, здесь много лесов, здесь никогда не будет людей — за это кой-каким деревьям и рощам предстоит умереть. Пожалуй, устрою питомники — для поддержания тех же троп, позволяющих в мгновение ока очутиться на другом её конце, хоть и за тридевять земель.
Всегда мечтала о таком в Эвиале.
А ворон… пусть себе каркает.
