— Мне все равно, чей бы он ни был… он на моей стороне, и ты не смей его трогать!
— Как так — не смей! Клещ мой, и я волен делать с ним все, что хочу!
Вдруг страшный удар обрушился на плечи Тома. Точно такой же достался и Джо. В продолжение двух минут учитель усерднейшим образом выколачивал пыль из их курток; вся школа ликовала и радовалась. Приятели были слишком поглощены своей забавой и не заметили, что незадолго перед тем в классе внезапно водворилась тишина, так как учитель подошел к ним на цыпочках и наклонился над ними. Довольно долго он следил за их игрой, прежде чем со своей стороны внес в нее некоторое разнообразие.
Когда, наконец, пробило двенадцать и наступила большая перемена, Том подбежал к Бекки Тэчер и прошептал ей на ухо:
— Надень шляпку, будто уходишь домой, а когда дойдешь до угла, улизни от других, поверни в переулок и возвращайся сюда. Я пойду по другой дороге, тоже убегу от своих и очень скоро буду здесь.
Таким образом, Том вышел из школы с одной группой школьников, а Бекки — с другой. Вскоре они встретились в дальнем конце переулка и вернулись в опустевшую школу. Они уселись рядом, положив перед собою грифельную доску. Том дал Бекки грифель и, водя ее рукой, создал еще один удивительный домик. Когда интерес к искусству чуть-чуть ослабел, они принялись болтать. Том был безмерно счастлив.
— Любишь ты крыс? — опросил он.
— Ой, ненавижу!
— И я тоже… когда они живые. Но я говорю про дохлых, — вертеть их на веревочке над головой.
— Нет, я крыс вообще не очень люблю. А вот что я люблю — так это жевать резинку.
— Еще бы! Жалко, что у меня ее нет.
— В самом деле? У меня есть немножко. Я дам тебе пожевать, только ты потом отдай.
Это им обоим понравилось, и они стали жевать по очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
— Была ты когда-нибудь в цирке?
— Да, и папа обещал взять меня туда еще раз, если я буду хорошая.
— А я был в цирке три или даже четыре раза — много раз! Там куда веселее, чем в церкви: все время представляют что-нибудь. Я, когда вырасту, поступлю клоуном в цирк.
— Правда? Вот хорошо! Они все такие разноцветные, милые…
— Да-да, и при этом кучу денег загребают… Бен Роджерс говорит: по доллару в день… Слушай-ка, Бекки, была ты когда-нибудь помолвлена?
— А что это такое?
— Ну, помолвлена, чтобы выйти замуж?
— Нет.
— А хотела бы?
— Пожалуй… Не знаю. А как это делается?
— Как? Да никак. Ты просто говоришь мальчику, что никогда ни за кого не выйдешь замуж, только за него, — понимаешь, никогда, никогда, никогда! — и потом вы целуетесь. Вот и все. Это каждый может сделать!
— Целуемся? А для чего целоваться?
— Ну, для того, чтобы… ну, так принято… Все это делают.
— Все?
— Ну да, все влюбленные. Ты помнишь, что я написал на доске?
— Д-да.
— Что же?
— Не скажу.
— Так, может, я скажу тебе?.
— Д-да… только когда-нибудь в другой раз.
— Нет, теперь.
— Нет, не теперь — завтра.
— Нет-нет, теперь, Бекки! Ну, пожалуйста! Я потихоньку, я шепну тебе на ухо.
Видя, что Бекки колеблется, Том принял молчание за согласие, обнял девочку за талию, приложил губы к самому ее уху и повторил свои прежние слова. Потом сказал:
— Теперь ты мне шепни то же самое.
Она долго отнекивалась и наконец попросила:
— Отвернись, чтобы не видеть меня, — и тогда я скажу. Только ты никому не рассказывай, — слышишь, Том! Никому. Не расскажешь? Правда?
— Нет-нет, я никому не скажу, будь покойна. Ну, Бекки?
Он отвернулся, а она так близко наклонилась к его уху, что от ее дыхания стали трепетать его кудри, и прошептала застенчиво:
— Я вас… люблю!
Потом вскочила и принялась бегать вокруг скамеек и парт, спасаясь от Тома, который гонялся за ней; потом забилась в угол и закрыла лицо белым передничком. Том схватил ее за шею и стал уговаривать:
— Ну, Бекки, теперь уж все кончено, — только поцеловаться. Тут нет ничего страшного, это пустяки. Ну, пожалуйста, Бекки!
Он дергал ее за передник и за руки.
Мало-помалу она сдалась, опустила руки и подставила ему лицо, раскрасневшееся от долгой борьбы; а Том поцеловал ее в алые губы и оказал:
— Ну, вот и все, Бекки. Теперь уж ты никого не должна любить, только меня, и ни за кого, кроме меня, не выходить замуж, никогда, никогда и во веки веков! Ты обещаешь?
— Да, я никого не буду любить, Том, только тебя одного и ни за кого другого не пойду замуж. И ты, смотри, ни на ком не женись, только на мне!
— Само собой. Конечно. Такой уговор! И по дороге в школу или из школы ты должна идти со мной, — если за нами не будут следить, — и в танцах выбирай меня, а я буду выбирать тебя. Так всегда делают жених и невеста.
— Ах, как хорошо! Никогда не слыхала об этом.
— Это ужасно весело! Вот мы с Эмми Лоренс…
Бекки Тэчер широко раскрыла глаза, и Том понял, что сделал промах. Он остановился в смущении.
— О Том! Так я уже не первая… У тебя уже была невеста…
Девочка заплакала…
— Перестань, Бекки! Я больше не люблю ее.
— Нет, любишь, любишь! Ты сам знаешь, что любишь.
Том пытался было обнять ее за шею, но Бекки оттолкнула его, повернулась лицом к стене и продолжала рыдать. Том начал уговаривать ее, называл ласковыми именами и повторял свою попытку, но она опять оттолкнула его. Тогда в нем проснулась гордость. Он направился к двери и решительными шагами вышел на улицу. Смущенный и расстроенный, он встал неподалеку от школы, взглядывая поминутно на дверь, в надежде, что Бекки одумается и выйдет вслед за ним на крыльцо. Но она не выходила. Ему стало очень грустно: а ведь, пожалуй, он и в самом деле виноват. Ему было трудно заставить себя сделать первый шаг к примирению, но он поборол свою гордость и вошел в класс… Бекки все еще стояла в углу и плакала, повернувшись лицом к стене. У Тома защемило сердце, он подошел к ней и постоял немного, не зная, с чего начать.
— Бекки, — проговорил он несмело, — я люблю только тебя, а других я и знать не хочу.
Никакого ответа. Одни рыдания.
— Бекки (просительным голосом), Бекки! Ну скажи что-нибудь…
Опять рыдания.
Тогда Том вытащил самую лучшую свою драгоценность — медную шишечку от каминной решетки —
