то ли полупрофессиональных наблюдателей.
После заступления в наряд Георгия и его солдат ситуация не меняется. Чихорию обступают со всех сторон дети, юноши и зрелые мужчины и все сразу говорят о своем. Кто предлагает водку, кто просит продать патроны или гранаты, кто зовет в гости, кто жалуется на зверства осетин и подыгрывающую им армию… Через час дежурства у Чихории начинает гудеть голова. От недосыпа, от усталости, от нервозности последних дней.
После наступления сумерек зажигается желтый фонарь на столбе. К КПП подъезжает грузовой «КамАЗ». Из кабины на землю спрыгивает водитель с автоматом в руке. Георгий напрягается.
У водителя широкое открытое лицо, густые усы и улыбка. Ему лет тридцать пять.
– Я Костоев, – протягивает он Чихории шершавую шоферскую ручищу, – из местного отряда самообороны. Вот мое удостоверение. И отряд, и оружие зарегистрированы в милиции. Мы помогаем местной администрации поддерживать порядок в станице.
Георгий, пожав водительскую натруженную ладонь, внимательно рассматривает удостоверение в желтом свете фонаря. И фотография владельца, и запись об оружии, и печать – все есть в «корочках».
– Автомат в милиции, что ли, выдали? – интересуется он у Костоева.
– Нет, – еще шире улыбается шофер. – На базаре в Грозном купил, а потом зарегистрировал.
– И много вас в «отряде самообороны»?
– Восемь человек, – прячет удостоверение в карман черной кожаной куртки.
Толпящиеся у КПП люди притихают и слушают разговор офицера с Костоевым. Солдаты у ворот настороженно следят за развитием событий.
– А сюда зачем приехал? – спрашивает Георгий и щупает свой похрустывающий грузинский нос.
– Вам помогать. Мало ли что тут может произойти. И провокации могут быть.
Костоев говорит спокойно. От него веет уверенностью и надежностью.
– Вам-то чего бояться провокаций? – удивляется Чихория.
– Как чего? – поднимает брови водитель. – Для нас сейчас главное: создание своей республики, определение границ, выборы руководства… Не дай бог какая-нибудь заваруха тут начнется – ничего не будет: ни республики, ни власти, ни порядка. Мне, простому человеку, война и неразбериха ни к чему.
– Раз ты такой сознательный, то разгони эту толпу, – просит Георгий. – Все-таки здесь военный объект. Наши люди все на нервах. Кто-нибудь пальнет сдуру или с перепугу – и пошло-поехало. А мне ссориться с вашими не хочется. И так все обозлены и накручены.
Костоев круто поворачивается и на чужом для Георгия языке выстреливает несколько фраз. Первыми нехотя расходятся дети, за ними – юноши. Мужчины продолжают топтаться у ворот.
– Мы с напарником в машине будем. До утра. Чуть что – зови, – улыбается в усы Костоев и пружинисто несет свое большое тело к «КамАЗу».
Чихория закуривает. К нему подходит щуплый, интеллигентного вида человек в сером драповом пальто и тоже закуривает.
– Я смотрю, вы – не русский? – спрашивает он, ощупывая тусклыми глазами побитое грузинское лицо Георгия.
– Полурусский. Отец – грузин, мать – русская. А что?
– Ничего. Я просто так спросил.
Помолчав немного, интеллигент робко предлагает:
– Вы, наверное, измучились из-за этого «вооруженного конфликта»? Я хочу вас домой пригласить. У меня можно поесть, выпить, отдохнуть. Не бойтесь, тут ничего без вас страшного не произойдет. – И человек в сером пальто, с серым невыразительным лицом затягивается дымом.
Курит он неумело. Видно, недавно начал, понимает Георгий и смотрит, как его солдаты стреляют сигареты у ингушей.
– Я не могу по гостям ходить. У меня служба, – рвет Чихория тонкую нить разговора.
– Понимаете, – мнется интеллигент, и тусклые глаза его на миг вспыхивают, – я хотел, чтобы вы увидали, какая у меня дома обстановка… Восемь родственников… С маленькими детьми… Еле убежали из Осетии… Почти голые… В такой холод.
Он вздыхает и с трудом проталкивает слюну в горло.
– У меня вот здесь, – мужчина трет рукой шею и грудь в вырезе серого пальто, – все болит и горит. Это ужас, что случилось! – и опускает тусклые глаза. – Люди бежали фактически от геноцида. Шли через перевал. А там обрывы, снег в горах… Ослабевшие и раненые падали в пропасть. Дети гибли на глазах у матерей… Вы этого не представляете себе…
– Представляю, – говорит Чихория резко. – Я спасал ингушей в поселке рядом с нашим полком. У нас на полигоне сейчас почти сотня беженцев. Мы их кормим и охраняем.
Интеллигент вынимает из кармана пальто сложенную вчетверо газету.
– Это «Сердало» («Зеркало») – ингушская газета. Она печатается в Грозном. Я ее нештатный сотрудник. А вообще работаю учителем… Это последний номер газеты перед началом «вооруженного конфликта», как теперь говорят.
Георгий видит на первой странице шесть крупных портретов в черных рамках. На фотографиях – юноши и девушки.
– Почитайте, – предлагает учитель, – здесь написано, как их убили милиционеры- осетины. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. У ингушей тоже есть свои провокаторы и экстремисты. Вот они и воспользовались возмущением людей.
– Не хочу я этого читать, – машет рукой Чихория. – Я уже устал от ваших разборок. Осетины точно так же, как и вы сейчас, рассказывали о зверствах ингушей. Ингуши из поселка рассказывали мне о зверствах осетин. Кое-что я видел своими глазами. Я думаю, и те, и другие виноваты. За что и страдают. Но отдуваться за вас нам, военным, приходится. Еще неизвестно, что Дудаев придумает. Все-таки треть территории у него отрезали под будущую Ингушетию.
Но интеллигент не отступает. Он садится на корточки у обшарпанной стены КПП и цитирует нелестные строки Лермонтова об осетинах, рассказывает офицеру об ингушах. Он говорит, как мужественно сражались они за царя Николая II, как прорывали немецкую непреодолимую оборону в Первую мировую войну, как Серго Орджоникидзе в одних кальсонах примчался верхом из Владикавказа (занятого «белыми») к ингушам, и как ингуши помогали ему устанавливать советскую власть на Северном Кавказе, и как затем жестоко обошлась с ними эта советская власть, как агитировал Ельцин ингушей в Назрани голосовать за него на президентских выборах 91-го года…
– Как ни выслуживались перед Россией ингуши, она их в конце концов всегда предавала… Раньше ингуши были высокие, красивые, сильные, – вздыхает учитель, – а теперь выродились. Вот я, например, – маленький, худой… Порода исчезла… Я писал об этом в «Сердало».
Чихория устает слушать нештатного сотрудника газеты. Его рассказ напоминает Георгию анекдот про «белую и пушистую» лягушку. Но собеседник, глядя тусклыми глазами куда-то сквозь толщу лет, все говорит о былой славе своих соплеменников и жестокой истории. Он говорил бы еще долго, но где-то рядом грохочет выстрел.
Из «КамАЗа» выпрыгивает Костоев и мчится куда-то вдоль забора, за ним из кабины вываливается напарник и тоже бежит в темень ночи. Чихория ныряет в дверь сторожки. Оказавшись за воротами, прислушивается к оживленным голосам у штабного барака.
– Сходи узнай, что там случилось! – приказывает солдату и снова выходит на улицу.
Через пять минут возвращается посыльный и говорит, что из-за забора кто-то выстрелил из охотничьего ружья, но в часового не попал, дробь ударила в угол радиостанции. Через полчаса возвращается Костоев и говорит, что он с напарником повязал «стрелка» и отвел в милицию. Утром с ним будут разбираться.
– Местный наш, дурак. Напился с горя (у него много родственников у осетин в заложниках) и решил военным «отомстить» за свои обиды. Хорошо, что никого не убил, – говорит водитель. – Его тут у нас не уважают. Пьяница.
– Хорошо, что наши в ответ не стреляли, а то выкосили бы всех, кто за забором торчит, – сердится Чихория.
– Не дай бог, – качает головой Костоев и возвращается к машине.
Глубокой ночью еще стреляют. Где-то на аэродроме. К тому времени интеллигент, сгорбив плечи, уходит домой. Он уходит к своей заплаканной, воющей от горя и злобы родне. Но Чихорию не оставляют в покое. Мужчины в нелепых шляпах и кожаных куртках, одетые будто в униформу, рассказывают офицеру, что приехали издалека (из Красноярска, Читы, Магадана, Челябинска, Кокчетава…). Приехали, узнав о горе ингушского народа, изгнанного из Осетии, из своих домов, со «своей» земли. Своим военным умом Георгий делает вывод, что все они съехались почти одновременно, отправившись в путь загодя, после взрыва какого-то трубопровода. «Неужели все было спланировано?» – не верит себе Чихория и приваливается спиной к облупившейся стене КПП. Ноги его гудят от усталости. Сесть негде. Он приперт к стене психологическим прессом ингушей, и ему некуда деться.
– Зачем вы вмешались? – буравят Чихорию вопросами и упреками. – Мы бы этих осетинских собак сами передушили. Вы только все испортили… Вы даже оставленные нами дома грабили. Вас люди видели, как вы узлы с добром таскали в полк.
– Мы таскали их по просьбе жителей этих домов. Они сейчас под нашей охраной, в полку. Не надо наводить тень на плетень, – отбивается от нападок Георгий.
Приходит Сергей Невестин, уводит Георгия за ворота, рассказывает, как проверял посты на аэродроме.
– Бойцы в окопах по колени в болоте, холод собачий, а они спят! Вот идиоты. В третьей роте ингуши солдата в доску напоили… Но, с другой стороны, замучились все до невозможности… – вздыхает Невестин.
– Иду к постам, а над головой, в дерево – пуля. Шмяк! Смачно так, сочно… Я даже и не понял: пугают или специально в голову целились? Машина проезжает по дороге рядом с «колючкой», из окна – «та-да-дах», очередь в нашу сторону, – и
