Чуть свет, с собакою вдвоем

откровенно «объяснил», что Натан, вопреки предположениям Джонатана, вовсе не его, Джонатана, сын. И вот доказательства, провозгласил Джексон, торжествующе потрясая у Джонатана перед носом результатами анализа ДНК.

Естественно, последовало некоторое мордобитие, но едва ли это важно. Джексон угрожал иском об отцовстве, но и он сам, и Джулия понимали, что это все пустое. (Кого волнует мнение Джонатана Карра? Уж явно не Джексона.) Джексон не хотел воспитывать еще одного ребенка, с Джулией или без Джулии, он хотел лишь утвердить фундаментальный принцип собственности.

Треугольник их держался на невысказанном честном слове. Мужчина, зачавший мальчика, мужчина, воспитывающий мальчика, а на вершине вероломная женщина. Мой сын другого зовет отцом. Уж Хэнк-то вам расскажет, каково это[63].

С Джулией и Натаном он встретился не в самом Риво, а на Террасах над аббатством — вид оттуда такой, что дух захватывает. Красота разбудила в Джексоне романтика, который некогда был похоронен в темной глубокой шахте, а в последнее время бесстыже высовывал голову на свет божий. Пускай снаружи Джексон очерствел — внутри душа по-прежнему парила. Риво, Пятая Бетховена, воссоединение с матерью и ребенком.

Они шагали меж двух греческих храмов — капризов, выстроенных для забавы аристократов восемнадцатого столетия, а теперь отданных Национальному тресту.

— Ну ты глянь. Представляешь, каково сюда гостей звать? — сказала Джулия. — Вообрази только. — Она хрипела больше, чем прежде. — Высокое содержание пыльцы, — пояснила она, предъявив Джексону пачку зиртека.

По счастью, Натан, похоже, не унаследовал от матери ее легкие (а также, что немаловажно, ее аффектацию).

— Нельзя, чтобы такой красотой кто-то владел, — сказал Джексон.

— Ах, отними мальчика у коллективистского прошлого, но не отнимешь коллективистское прошлое у мальчика.

— Ерунда, — сказал Джексон.

— Да ну?

Натан поскакал вперед по траве.

— Мальчик! — окликнула его Джулия, истекая любовью.

Единственный мальчик. В жизни Джулии мужчины были всегда — и всегда на периферии, в том числе, подозревал Джексон, и ее фу-ты ну-ты муженек (снимем шляпу перед человеком, который умудряется оставаться женатым на ветреной Джулии). Но с мальчиком все иначе — мальчик жарко сиял в центре ее вселенной.

— А Джонатан знает, что ты здесь? — спросил Джексон.

— С чего бы? — сказала Джулия.

— С чего бы нет? — сказал он.

Она не ответила. Ну что ты будешь делать — она невыносима. (И хотя бы в этом постоянна.)

— Разрушенные хоры и все такое. — Это Джулия сменила тему. — Шекспир, разгон монастырей, — назидательно прибавила она, за многие годы постигнув, сколь велики черные дыры в эрудиции Джексона.

— Я в курсе, — сказал он. — Это я знаю. Я же не полный невежда.

— Правда? — ответила она, скорее рассеянно, чем с иронией.

Все внимание на мальчика — мужчине ничего не доставалось. В скитаниях по йоркширским аббатствам Джексон многое узнал об ужасах и трепете Реформации, но поучать Джулию проку нет: она всегда и обо всем знает больше его. У Джулии многогранное образование и хорошая память, а Джексон, будем честны, не располагает ни тем ни другим.

Он, в свою очередь, не ответил Джулии, задумчиво (многие, в основном женщины, сказали бы — бездумно) созерцая амфитеатр, небесную природную чашу, в которой покоилось Риво. Даже в руинах аббатство бесподобно, божественно. Потрясающе. Потрясающе, сказала в голове пресыщенная юница Марли. Когда Натан станет подростком, Джексону будет за шестьдесят. Алмазные годы.

— Не переживай, миленький, — сказала Джулия, — может, этого и не случится.

— Уже случилось, — мрачно ответствовал Джексон.

Временами приходилось напоминать себе, что у этого ленивого причудливого вояжа есть и третья цель. Все приходит (и уходит) по три, ведь так? Три мойры, три фурии, три грации, три волхва, три мудрые обезьяны, единый в трех лицах Бог.

— Трехголовые псы, — прибавила Джулия. — Для пифагорейцев три было первым настоящим числом, потому что в нем есть начало, середина и конец.

Джексон работал на клиента. Он уже не частный детектив, у него больше нет клиентов, он не погружается в душераздирающее болото дел о разводах, вытрясании долгов и пропавших домашних питомцев, однако, невзирая на все это, умудрился обзавестись женщиной по имени Надин Макмастер, проживающей в далекой дали от Йоркшира, еще чуть дальше — и окажешься ближе. В Новой Зеландии, проще говоря.

Надо было отказаться, и, собственно говоря, он был почти уверен, что отказался, когда в декабре Надин Макмастер ни с того ни с сего прислала ему длинное электронное письмо (длиннющее жизнеописание). «Меня удочерили, и я хотела спросить: вы не могли бы что-нибудь выяснить о моих биологических родителях?» До чего, казалось бы, незатейливо.

Непонятно, как Надин Макмастер раздобыла его адрес, но где-то по ходу дела — как оно нередко случалось — она пересекалась с Джулией («подруга подруги одной подруги»). Нигде не спастись. У Джулии наверняка есть подруги и на Луне (или подруги подруг каких-нибудь подруг, в периоде). И ее шесть рукопожатий отчего-то всегда упираются в Джексона.

В своей томной одиссее по стране ему удалось изящно совместить поиски липовой жены-воровки с делом Надин Макмастер. Корнуолл, Гуинедд, Донкастер, Харрогит — везде он выслеживал таинственную Надин Макмастер, и везде безуспешно.

— То есть, — сказала Джулия, когда они вышли с Террас Риво и зашагали в утешительные объятия «Черного лебедя» в Хелмзли, — по сути дела, ты ищешь двух женщин — свою жену и Надин Макмастер, и не знаешь, кто они обе такие на самом деле.

— Да, — сказал Джексон. — Именно так.

На окраинах Лидса он зацепил аббатство Кёркстолл. Первое, где камни прокоптились до нелепой промышленной черноты в те дни, когда все золотые руна превращались в рулоны ткани. Завтра у него встреча с Линдой Паллистер, консультантом по усыновлению из социальной службы; Надин Макмастер ей уже писала. Адвокат Надин в Крайстчёрче оформила доверенность, и Джексон действовал от ее имени. Лидс внушал надежду. В Лидсе началась история Надин Макмастер, и Джексон очень рассчитывал, что в Лидсе все и закончится.

Линда Паллистер на встречу не явилась.

— Боюсь, Линде пришлось уехать домой, — сказала женщина в приемной соцслужбы. — По семейным обстоятельствам. Но она просила перенести встречу на завтра.

Линда Паллистер его кинула, и остаток дня Джексон светским гулякой бродил по Бриггиту, Коллз, в «Аркадах». Хлебная биржа, Ратуша (этот великий памятник муниципалитету), «Меррион-центр», парк Раундхей — все вместе, складывалось в город одновременно знакомый и решительно чужой. Как будто Джексон что-то ищет, но узнает, что же это, лишь когда найдет. Наверное, утраченную юность. Или утраченного юнца, которым когда-то был. Грязный старый город, где над каналом грезил он[64], залакировали с блеском. Что, само собой, не означает, будто грязного старого города больше нет.

В Лидсе он не бывал уже лет тридцать с гаком. Приезжал мальчишкой, когда Лидс мнился вершиной утонченности, подлинной метрополией, хотя в те дни слово «метрополия» в его лексиконе, само собой, не