было оторвать от наполненной глицерином линзы, но при этом она умудрялась не прекращать своей филигранной работы, и сундук неуклонно пополнялся новыми работами.
И еще одна странность была присуща Фене.
Гуляя с Филькой в парке и завидев толстогрудых голубей, которым бросали хлеб благообразные жёны и вдовы профессуры, она приходила в тихую ярость, начинала шептать нечто злое и быстрое, хватала Фильку за руку и уводила в другой конец огромного парка.
Обеды готовила она фантастические, но особенно удавался ей украинский борщ.
По пути в столовую дед распахивал дверцу огромного белого холодильника «ЗИЛ» и вынимал оттуда запотевшую поллитровку «Московской», а Феня ставила перед ним два необычных сосуда. Один из них представлял из себя бело-голубую фаянсовую кружечку с серебряной крышкой, а второй — тяжёлую рюмку из горного хрусталя.
Это были немецкие трофеи.
Дед наливал водку в кружку, двумя глотками выпивал содержимое и с аппетитом уминал густое произведение кулинарного искусства. Затем он выкуривал папироску, остатки водки выливал в переливающуюся всеми огнями радуги рюмку и приступал к вкусному мясу с грибами лисичками. Трапеза завершалась чаем с лимоном, который пили из тонких стаканов в красивых подстаканниках.
После обеда дед отправлялся на получасовой отдых в кабинет, а Филя попадал под опеку бабушки. Она запускала его в большой зал, где главными достопримечательностями были: красивое немецкое фортепьяно, на котором можно было побрынькать, и невероятной красоты фруктовая ваза на столе. На толстую фарфоровую ногу вазы были нанизаны пять разновеликих блюд: в самом большом, нижнем, лежали гроздья винограда, в следующем, поменьше, золотые груши и яблоки, еще выше — нежные персики, а в двух самых верхних уровнях — экзотический инжир, а в зимнее время — изюм и вяленая узбецкая дыня. На самой вершине пирамиды красовалась фарфоровая фигурка пастушки, навеки застывшей в классическом балетном «па».
На многочисленных фотографиях в альбомах в таких же позах была изображена и бабушка Надя. До своих многочисленных браков она успела закончить балетную студию Мордкина и собиралась служить в императорском театре. Но революция всё переставила с места на место, и бабушке пришлось выйти замуж за простого, но зажиточного церковных дел мастера. Во-первых, чтобы утаить шляхетно-польское происхождение, а во- вторых, чтобы просто не умереть с голоду.
Так появилась на свет старшая дочь, мама Фили.
От следующего мужа, который был министром нового государства рабочих и крестьян, бабушка успела родить ещё одну дочь, Тамару, но сознательные рабочие очень скоро расстреляли министра, и бабушка стремительно вышла замуж за одного из его друзей, бравого красавца инженер-лейтенанта, от которого родила третью дочку. За поповское происхождение и обучение в царском инженерном корпусе третьего мужа тоже должны были расстрелять, но учитывая большие научные заслуги, в частности, написание чрезвычайно важного для страны учебника, «врага народа» лишь сослали на строительство Луцкого оборонительного рубежа.
Ещё один раз наука спасла жизнь семьи уже после войны, когда органы вспомнили, что герой- полковник, прошедший всю войну от первой тревоги до парада Победы, слишком много знал о том, кто и как взрывал мосты и улицы красавца — Киева при отступлении в сорок первом.
Друзья-однополчане успели предупредить Иону, и он попрятал дочерей в разных концах огромной страны. Так оказалась на Дальнем Востоке в наёмных рабочих старшая, в военном городке на Кубани, средняя и лишь жена и совсем маленькая Светлана остались в Киеве, в ожидании чуда.
И чудо явилось.
Телеграммой от самого Мао Цзедуна в адрес Политбюро ЦК КПСС, в которой он поздравлял братский советский народ, а также автора и переводчика на китайский язык учебника «Начертательная геометрия» с первым изданием книги в Китае.
Китайский народ шёл к великой цели путями, указанными Великим Кормчим с помощью бывшего царского офицера, который, кроме немецкого и латыни, в своё время очень кстати выучил в инженерном училище китайские иероглифы, два из которых начертали на его судьбе приговор — «жизнь».
Деду дали кафедру в Киевском политехническом, служебную квартиру и машину с шофёром. Приемным дочерям, вернувшимся в Киев с мужьями и детьми, дали прописку и по комнате в коммуналке в доме номер двенадцать по улице Большой Житомирской.
Дом был старый, добротный, до революции в нем жили купцы, врачи и стряпчие, занимая по шесть- восемь комнат с высоченными окнами и лепными потолками. Потолки и лепка остались в прежнем великолепии, а вот в каждую комнату, еще в двадцатых годах, пролетарии втиснули по одной отдельной семье. Самое большое помещение превратили в общую кухню, в коридоре настроили деревянных сарайчиков, в которых хранили дрова, уголь и всякий хлам, и даже туалет построили отдельно от ванной комнаты.
Правда — один на шесть семей.
Жилищный вопрос из года в год становился все острее, и в пятидесятых годах обладатели комнат в центре города Киева считались состоятельными людьми.
Одним из состоятельных стал и Филька.
За мощной дубовой дверью квартиры номер четыре образовался странный мир очень разных семей, помещенных под одну крышу волею судьбы, пролетарской революции и управдома.
В первой комнате, справа от входных дверей, поселилась мамина сестра Тамара с мужем Павлом и дочкой Наташенькой. Павел и Тамара служили в армии, он был бравым офицером-летчиком, а Тамара телефонисткой в штабе округа. По утрам Павел правил острую немецкую бритву на толстом ремне и подпевал бодрому маршу из радиоточки:
А для тебя, родная, есть почта полевая.
Прощай — труба зовёт! Солдаты — в поход!
Высокий красивый Павел привлекал внимание всех женщин на свете и успешно пользовался этим вниманием. За красоткой Тамарой в штабе округа тоже увивались всякие хлыщи, и время от времени в молодой семье вспыхивали противоречия, в результате которых Павел гонялся за Тамарой с ремнём в руках, а та вынуждена была удирать к старшей сестре за помощью и временным убежищем.
Крик стоял невероятный.
К вечеру все успокаивались, и папа с мамой отправлялись к Тамаре «пить мировую» и кушать картошку с «ящиковой» селёдкой, а детям выдавалась плитка шоколада «Гвардейский». Главной проблемой в этом случае становилась не несмышленая двоюродная кроха Наташка, а старшая Верка, ибо плитка немедленно делилась по её усмотрению и совершенно несправедливо, с точки зрения Фили.
В комнате рядом с горячей парой жили две сестры — Стефания и Анастасия, муж Стефании Ивановны и дочь их, Ольга. Собственно говоря, Анастасия и не жила там поначалу, а только была прописана. На самом деле она находилась в Покровском монастыре и лишь иногда наведывалась к сестре в гости. Её прихода с ужасом ожидало всё народонаселение коммуналки, ибо она начинала немедленно готовить своё излюбленное блюдо — жареную селёдку. Кухня и коридоры наполнялись ужасным смрадом, а также скандальными замечаниями невинно пострадавших соседей. Анастасия на ругань не отвечала, молча завершала свою стряпню и удалялась в апартаменты сестры.
Переехала к сестре она уже после того, как однажды утром под туалетом собралась очередь страждущих, в ожидании выхода мужа Стефании, который имел дурацкую привычку отправляться по утрам в сортир с газетой «Правда» и прилежно её изучать, совмещая приятное с полезным. Это всегда вызывало некоторые возражения соседей, но в то утро дело приобрело вначале оборот скандальный, а затем — трагический.
Когда догадались выломать двери, то обнаружили уже холодного мужа Стефании с «Правдой» в руках.
Стефания страшно кричала, дочь ее, Ольга, тоже, и только с появлением Анастасии Ивановны удалось как-то всё организовать. После поминок она осталась жить с сестрой, но селёдку жарила редко, стараясь не ввязываться в коммунальные склоки.
В комнате у кухни жили Семён Данилович и Берта Львовна. Их сын, Лёня, воспитывался в жёстком стиле, с дурными компаниями не водился, по дворам и улицам не шлялся, был отличником и гордостью
