Вышеуказанная Сима с удивлением обернулась и, не обнаружив рядом никого, кроме Фила, не менее громко поинтересовалась:
— Кто, «он»?
Солидная несколько даже разозлилась непонятливости подруги и ещё громче пояснила:
— Ну, этот, из новостей!
Сима быстро оглянулась и, прищурив глаза, пробуравила Филимона насквозь:
— Ты сошла с ума, Лиля! Тот же интересный такой мужчина, а этот похож на твоего мужа!
Очередь стала прислушиваться и присматриваться к герою сюжета, и, чтобы снять напряжение, Фил весьма доброжелательно, но с намёком, обратился к приятельницам:
— Девушки, я вам не очень мешаю своим присутствием?
Солидная даже всплеснула руками:
— Сима, ты слышишь этот голос? Я не ошиблась! Это — таки он!
— Таки, да, — нехотя признала своё поражение Сима, но нашла способ компенсировать промах, — а с виду, на экране, так приличный человек.
В другой раз, в мясном отделе, знакомая продавщица, завидев Фила, призывно махнула ему рукой и прервала свой диалог с пожилой сухонькой старушкой, которая уже минут двадцать решала гамлетовский вопрос — брать фарш или не брать.
— Идите сюда, я вам всё дам!
— Всё не осилю, а свиных биточков штук пять дайте! — обрадовался Филимон и придвинулся к витрине поближе.
Недовольная отсутствием внимания к её проблеме старушка обернулась, желая увидеть, какой такой-сякой, перетакой, отвлекает её продавщицу. Она мгновенно узнала Филимона и воскликнула в искреннем возмущении:
— Ой, вы что — едите свинину?
Возможно Филу пришлось бы пережить минуты глубочайшего публичного позора за свои некошерные вкусы, но его знакомая продавщица первую половину своей жизни прожила в Бруклине, на Брайтоне, и её ответ старушке не заставил себя ждать. Она радостно всплеснула руками и удивилась:
— Он ест свинину? Послушайте, Маня, а я вас что, собакой всю жизнь кормлю?
В принципе, и дома, в Америке, Филу приходилось быть узнанным в толпе, особенно после спектаклей. Но там, дома, известность растворялась в количестве людей и площадях городов, а здесь — концентрировалась в тесно сжатом со всех сторон пространстве англо-говорящей общины, где все знали про всех и все знали про всё, где люди старались правдами и неправдами зацепиться друг за друга, чтобы можно было добраться до берега и не утонуть в море чужого языка и образа жизни, выбраться, выжить и закрепиться на этом спасительном островке, по имени «эмиграция».
Удивительно было другое. Ни Давид, ни его помощница упорно не давали о себе знать. Каждый раз включая компьютер Фил готовился увидеть укоризненный взгляд Натали либо колючие глазки коротышки, но экран был чист.
Фил воспринял этот факт как очередной трюк хитрого Давида и решил не забивать себе голову догадками. Миллион ежедневных забот служил отличным способом не думать о грядущих завихрениях судьбы.
Мучительной проблемой было незнание украинского языка — Филу приходилось регулярно прибегать к помощи друзей и знакомых, чтобы заполнить элементарную анкету или квитанцию, позвонить по телефону в банк, в страховую компанию, в любое другое учреждение, поэтому он, как и тысячи других новоприбывших, стремился пользоваться теми фирмами, в которых работали братья-эмигранты. Таким образом Фил очутился в том замкнутом кругу, в котором, на первых порах, оказывались тысячи других переселенцев. Но это было его работой, и он не особенно стремился вырваться из эмигрантской прихожей в парадные залы новой жизни. К тому же, никого в тех залах не встречали с распростёртыми объятиями — любой эмигрант, освоивший язык, давал фору по цепкости и работоспособности изнеженным благополучием и благосостоянием аборигенам и вызывал у коренных жителей естественное чувство неприязни.
Можно было бы, по старой исторической схеме, пришить этой неприязни флаг антисемитизма, но реальность показывала, что русскому и китайцу в Украине было ещё горше: их не только не любили — их боялись. Призрак Российской империи и новый Великий Китай вызывали одинаковые опасения. Образ Америки, ассимилированной азиатами в считанные десятилетия, стоял ярким примером перед Украиной и другими странами Европы.
Эти и другие проблемы мирового масштаба широко обсуждались активистами-пенсионерами в телевизионных программах англоязычного телевидения, и пожилые политические обозреватели молодели на глазах, упиваясь свободой слова и возможностью самовыражения. Пусть даже несколько запоздалого…
Перекантовавшись несколько дней у гостеприимного Алекса, Филимон переехал в маленькую, но весьма уютную квартирку, которую ему с большим трудом удалось снять. Друзья предлагали Филу жить у них, что было бы выгоднее и дешевле, но он упрямо настаивал на адресе, который случайно встретил в отделе объявлений газеты «Новое английское слово».
Квартира сдавалась в доме номер двенадцать по улице Большой Житомирской.
Ни старой липы, ни трансформаторной будки, никаких сарайчиков и верёвок с белыми простынями — чистый асфальтовый блин под окнами. А на месте свалки и поросших диким кустарником склонов — огромный исторический парк «Гончарный яр». Чистенькие, мощенные красным кирпичом дорожки, аккуратненькие парочки прогуливающихся старичков и влипшие друг в друга влюблённые на свежевыкрашенных скамейках. И полная тишина.
Но когда наступал час летнего заката, и в распахнутом настежь окне отражались алые клубни облаков, плывущих где-то далеко, за горизонтом, Филу казалось, что вот-вот под окном забренчит старенькая семиструнка, и хрипловатый голос Алика-боцмана напомнит миру и всей честной компании о чём-то очень важном...
Эмигрантов в этом районе было мало, но до благословенного Подола было рукой подать. Фил любил пройтись пешком по улицам вечернего Киева, и друзьям оставалось искренне удивляться тому, что он знал все пути и проходные дворы в округе.
Самой короткой дорогой, по красивой деревянной лестнице, ведущей через Гончарный Яр, от Большой Житомирской до Подольского базара можно было дойти неспешным шагом минут за двадцать. Вдоль спуска высились двух- и трёхэтажные коттеджи, утопающие в море зелени. Кинозвезды, миллионеры и дипломаты облюбовали этот оазис тишины и теней прошлого, которые создавали особое поле в этом яру. Михайлова гора яркими огнями сияла над шикарными особняками, но гора Лысая, как и положено пристанищу ведьм, висела тёмным силуэтом в ночном небе, охраняя тайны, поведанные лишь однажды подольскому лекарю Мише Булгакову.
Этим маршрутом Филимон пользовался лишь под настроение и в одиночку. С друзьями он прогуливался по другим направлениям: до «Гастронома» на углу улиц Большой Житомирской и Владимирской, затем налево, и через сотню метров они оказывались в «туристической Мекке» Киева — на Андреевском спуске. Слева по ходу, серая гранитная лестница вела к фундаменту Десятинной церкви, которая много веков тому назад рухнула и похоронила под обломками первых киевлян, охранив их самой смертью от татарского глумления.
