Center.
В одном из освободившихся углов небесного калейдоскопа мелькнул знакомый силуэт, напомнивший о чем-то, казалось бы, забытом, но не вычеркнутом из памяти. Стройная женская фигура пронеслась в стремительном фуэте, и чтобы чётче ее увидеть, Филимон слегка прищурил веки.
Но облако рассеялось.
Но облако рассеялось.
Филька попытался еще раз прищуриться и увидеть Белку на небе — яркое солнце шибануло его по глазам. Он прикрыл веки, но светящийся червячок продолжал скакать по глазу, путешествуя из одного угла в другой.
Жизнь определенно не складывалась.
Вначале пришлось отложить отъезд в Киев, потому что ссыльные и вольнонаемные в праздник Первого мая устроили драку. Примчалась на катерах по реке милиция — вольнонаемных разогнали по домам, а ссыльных построили на берегу Зеи, отсчитали каждого десятого, погрузили на борт катера и под волчий вой жен и матерей увезли в Шимановск. Стефан, папин ученик и предполагаемый сменщик у токарного станка — был десятым.
Смены не стало.
А затем случилось с Белкой.
Колонна грузовиков с солдатами пронеслась по поселку так быстро, что несколько сонных куриц не успели дожить до предписанного судьбой супа, а самое страшное — зазевалась Белка. Машина передавила ей задние ноги и умчалась, вздымая клубы пыли. Когда Белку принесли к сарайчику, то Хрюка стала сначала бегать по двору, а потом страшно и громко визжать. Филю к Белке не пускали, а Хрюку и вовсе увели куда-то. Потом мама сказала, что Белка теперь будет жить на небе, а Хрюка — убежала в лес. Но Филька все понимал, а точнее прислушивался к разговорам взрослых, и поэтому с воплями отказывался есть невесть откуда зачастившие к обеду котлеты.
Хрюка была другом — друзей кушать нельзя.
Он не знал, откуда брались в нем эти твердые убеждения, но был абсолютно в них уверен. Тем более, что про Белку он поверил и все старался увидеть — как она там, на небе?
И с дядей Климом вышло очень нехорошо.
Он был такой веселый, все шутил, анекдоты рассказывал, всегда с трассы что-нибудь приносил в дом — то орехов, то меду.
А дед из староверского скита был такой тихий, белый, бородатый, и когда он наставил на Клима ружье, то все, кто сбежался ко двору на крики Климовой Галины, даже не могли поверить, что дед Ярин может выстрелить. К тому же, тетя Галя выкатила из чулана эти проклятые колеса, что прихватил Клим из охотничьего домика, аж за триста верст отсюда. И как, по каким следам, по какому лесному телеграфу нашел его дед — никто не мог понять. Разве что рысь привела?
Закон, конечно, знали все. Домики стояли по разным углам тайги, и притомившийся охотник или заплутавший шоферюга всегда могли найти там сухари, соль, спички, пару-тройку патронов, отогреться и перевести дух. Но закон требовал — если что взять в доме, то только по большой нужде. И обязательно оставить чего-то в ответ: спирта, бензина, а если есть какие запчасти лишние — тоже дело подходящее. Кто-то и оставил два свежих колеса, а Клим прихватил.
Дед сказал, что вор должен есть землю.
И Клим ел.
Его увезли в больницу, а через неделю куда-то и Галинка подевалась, вместе со своими нехитрыми пожитками.
Староверов Филька боялся.
Жили они неподалёку, но в поселке появлялись редко, и все больше — женщины. Как — то, собирая землянику, они с мамой вышли к скиту и, завидев во дворе тетку с детьми — попросили воды. Тетка с ребятней молча скрылась в доме, а на крыльцо вышел бородатый дядька. Он вынес жестянку с водой к воротам, поставил на скамейку, отошел чуть в сторону и ждал, пока Филя и мама пили воду. Они поблагодарили — промолчал. Они пошли прочь. Оглянувшись, Филя увидел, как мужик зашвырнул жестянку подальше от ворот, а сам широко перекрестился двумя перстами.
Еще один пришел к ним в дом, когда папа, из семян присланных с Украины, вырастил на окне три помидора. Этот был поразговорчивее и рассказал папе, что много лет назад их предков «выгнали сюда попы за эти самые два перста» и что про помидоры он слышал от стариков, которые передавали из поколения в поколение все, что помнили о родных краях. Ещё он предложил папе красивый желтый камешек за помидоры, но папа сказал, что «цингу золотом не вылечишь», и помидор достался Фильке. Мужик сначала разозлился, но потом принес какой-то настойки и много меду. Папа дал ему помидорных семян, и они расстались друзьями.
Но Белки и Хрюки больше не было.
И небо заволокло черными тучами.
И небо заволокло черными тучами.
Самолет словно окунулся в глубокий омут: солнце скрылось и вынырнула из-под крыла странная луна. Обычно такая большая и яркая в этих широтах, она катилась тусклым медным блином вслед за самолетом. Аэроплан странно подрагивал и поскрипывал, словно яхта под парусами при хорошем ветре.
Фил огляделся вокруг и убедился, что большинство пассажиров мирно дремали в креслах, за исключением тех, кто гулял по страницам «Internet» или ушел с головой в просмотр лихого боевика. Его сексапильная соседка раскладывала пасьянс, желая удостовериться в том, что ее планы и желания обязательно сбудутся. Очевидно, желаний было много, и, не отрываясь от очередной сдачи карт, она искоса глянула в сторону инертного соседа и сухо заметила:
— Я, между прочим, к вам третий раз обращаюсь, а вы все бормочете и бормочете. Молитесь? Не бойтесь, только что объявили, что мы в самом центре этой фигуры! Если мой Венечка гулял здесь по пространствам, то самое время ему помахать мне ручкой!
Крупная мужская рука, густо покрытая чёрными волосами, просвистела мимо Филимонового носа и беспардонно приземлилась на левой груди соседки. В миллиардные доли секунды по её лицу пронеслись удивление, восторг, испуг и ужас. Как только толстуха осознала, что рука не принадлежит соседу и, вообще, как бы появилась вполне независимо от окружающих её фигур, она тотчас же попыталась заорать, но вместо женского визга, разразилась сочным мужским баритоном.
— А вот и не гулял я! На кой хер мне другие тёлки, если под боком такое хозяйство!
Совершенно никого не стесняясь, рука юркнула за пазуху и выкатила на свет божий белоснежный предмет вожделения, на котором еще не отразился бальзаковский возраст. Филимон смущенно отвел глаза в сторону и убедился, что в самолете происходит нечто странное не только рядом с ним. В проходе мелькали осьмушки, четверти, половины и просто отдельные части неких фигур и тел, а также проносились со свистом всевозможные предметы. При желании можно было заранее предположить, кому из очумевших от ужаса пассажиров какая деталь предназначалась: стайка прошуршавших мимо скальпов устремилась к индейцам, замшелый череп с короной на голове, облетев вокруг салона, плюхнулся в руки жирафоподобному британцу; на итальянцев обрушился град футбольных мячей и презервативов, хасиды лихорадочно пытались схватить порхающие в воздухе кейсы, из нутра которых сыпались невиданные по размерам бриллианты, а юный член брайтонской семейки умудрился поймать пистолет и с нетерпением дожидался, когда уже можно будет приступать к экспроприации материализовавшихся сокровищ. Радостное оживление вызвало у мужчин появление в проходе совершенно голой блондинки, которая чинно обогнула все готовые к приему пирсы, и — о ужас! — уселась на колени седобородому хасиду-книгочею!
Лихорадочно отгоняя от себя греховные мысли, Филя отвернулся к окну и увидел, что там светло как днём, а на самом кончике крыла стоит длинноволосый худой парнишка в зеленом брезентовом костюме и огромных кирзовых сапогах. В руках он держал гитару, и как только уловил сторонний взгляд — сделал три шага по крылу и протянул инструмент Филимону:
— Наливай!
Совершенно неадекватно команде, Фил пробежался пальцами правой руки по серебристым прядям струн и негромко запел:
