— Вот если бы ты меньше водки на работе выпил, то может чему-то их научил в своем университете! — рявкнул на мужика прораб. — Будешь много п...ь, и тебя назад в Глеваху отправлю! А ну, давайте, двигайте на точку!
— Ты неправильно говоришь, начальник, — негромко заметил ' бугор'. — На ' ну' не всякая кобыла повезет, а ты в людей ' нукалом' тычешь.
— А ты рот закрой! — взвился здоровенный прораб и шагнул к горбатому. — Забыл, кто ты есть?
Неожиданно он осекся под молчаливым взглядом горбатого и обмяк.
— Все помню, начальник. И себя помню, и других уважаю. И век помнить буду. Только, что ж ты-то людям сразу лапти плетешь? Смотри, от сумы да от тюрьмы.
Он повернулся к Филиппу и коротко подвел резюме:
— Соплю пустишь или сачканешь — уедешь.
Словно получив приказ, бригада зашевелилась и двинулась к выходу мимо остолбеневшего прораба.
Даже в страшных снах своих не мог представить Филипп такой работы. Бригаде нужно было проложить бетонную трубу большого диаметра под железнодорожным переездом, чтобы отвести дождевые потоки от фундамента элеватора. Сложность работы заключалась в том, что трубу нужно было проложить не останавливая движение поездов. Поезда на этом разъезде сновали по шести веткам, и на каждую из них вначале были сделаны ' пакеты', поставлены дополнительные укрепления, которые должны были обеспечить прочность рельсам, под которыми копался тоннель. Копали вручную. Сменяя друг друга лезли в яму, наполняли мешок землей, глиной и щебенкой, привязывали мешок к веревке и вытягивали наверх. Через три часа такой работы, Филипп подумал о том, что в следующую очередь он залезет в яму и попросит присыпать его. Сразу. Чтоб не мучиться. Но когда он шагнул к тоннелю, то увидел, как насмешливо глянул на него ' бугор', и взвыл от бешенства. Филипп залез в узкий сырой проход и с ненавистью врубился в проклятую непроходимую смесь глины и камней. Он проклинал тот день, и тот час, и ту минуту, когда встретил Олега. Перед глазами вертелись радужные круги, длинные волосы на его голове торчали пещерными сталагмитами, а поясница разламывалась пополам.
Короткие перекуры позволяли лишь перевести дух, а когда объявили обеденный перерыв, он только и смог, что отползти от проклятой ямы в сторону и свалился на гору раскаленной щебенки. Нужно было дожить до вечера. То, что он уедет ночью домой, Филипп решил окончательно и бесповоротно.
Все, что происходило после обеда, осталось в памяти Фила черной дырой ямы и грохотом пролетавших над головой поездов, он уже не ощущал физической усталости, он просто ничего уже не ощущал. Кто и когда произнес команду 'шабаш', он тоже не понял: просто все вдруг стали складывать лопаты и ломы в одну кучу, а затем потянулись по дороге к Дому колхозника.
Филипп сбросил с ног пудовые кирзовые сапоги, обросшие глиняными шарами, и шлепал босиком по густой, еще теплой от дневного солнца дорожной пыли. Сапоги пришлось отмывать долго и мучительно, холодная колодезная вода обжигала руки, а глина не хотела отковыриваться никаким образом. Пока он возился с обувкой, все остальные уже отфыркались под ведрами холодной воды и переоделись в чистое белье. Один их хлопцев- баптистов облил и Фила, да так обильно, что вода потекла не только со спины на голову, но и за пояс, в штаны. Кое-как обтершись полотенцем Фил добрался до своей койки и приготовился свалиться замертво.
— Инструмент твой можно взять?
Мужик с якорями на плечах уже держал в руках Филову гитару, но для порядка, вежливо спросил разрешения.
— Пожалуйста, — пробормотал Фил еле ворочая языком.
— А то и сам присаживайся к столу, — весело подмигнул моряк и поманил Фила пальцем.
Только тут Филипп сообразил, что у него в тумбочке есть какие-то свертки, уложенные бабушкой в дорогу. Он достал кулек и поставил на стол, где уже разложили еду и профессор, и 'бугор', и моряк. Из кулька были тут же извлечены бабушкины пирожки с мясом и еще какая-то снедь, а в руках у бугра появилась бутылка водки.
Филиппу налили совсем немного, но налили.
Глоток водки вернул к жизни все ощущения, а хрустящий густо посоленный огурец — вызвал дикое чувство голода. Филипп наминал не стесняясь все, что попадало под руку, а моряк пытался изобразить нечто членораздельное на гитаре. Получалось это у него плохо, но он нахально лепил три аккорда на любую мелодию и даже пытался подпеть про ' платок голубой, за кормой'.
Филипп взял гитару из рук моряка и подстроил по ладам. Он прошелся по старым дворовым, песням и народ в комнате оживился — репертуарчик узнали. Когда он спел в полный голос несколько романсов, то к столу подтянулись даже баптисты, хотя от предложенной водки отказались. ' Битлз' тоже приняли неплохо, но к частушкам отнеслись с большим энтузиазмом. Оказалось, что к десяти известным Филу куплетам, народ с легкостью добавил еще сорок. Неизвестно, сколько бы еще продолжался частушечный марафон, но тут 'бугор' протянул руку к гитаре и Фил молча отдал ему инструмент. 'Бугор' снял седьмую струну и быстро перестроил гитару на шестиструнку. Фил представил себе, что сейчас услышит незнакомую лагерную лирику — самое время душе развернуться. Но 'бугор' как-то странно выдохнув, вдруг прошелся по струнам удивительно красивым пассажем и в комнате зазвучала испанская баллада. Он не пел, пела гитара. Инструментом 'бугор' владел виртуозно: и соло, и аккомпанемент звучали совершенно профессионально, и главное — это была музыка от сердца.
— Полный атас, — только и смог проговорить моряк, когда смолк последний глубокий аккорд. — Три точки, три тире, три точки!
'Бугор' криво усмехнулся, протянул гитару Филиппу и вышел на крыльцо. Народ потянулся к кроватям, а Фил вышел из дома на улицу.
'Бугор' дымил сигареткой, поглядывая на густо-черное августовское небо, утыканное светляками звезд. Фил присел рядом и тоже закурил.
— Вы играли на гитаре? — осторожно спросил он 'бугра'.
— И на гитаре тоже, — кашлянул тот в ночь. — Но моя песенка уже пропета, а тебе еще топать и топать, пацан. Главное: пой больше, чем пей.
Он хлопнул Фила по плечу и ушел в дом.
Филипп взглянул на небо, и сигаретка вывалилась у него изо рта.
С неба сыпались звезды.
Нет, Филипп отлично знал, что это лишь маленькие космические пришельцы, сгорающие в атмосфере Земли, но яркий фейерверк метеоритного дождя создавал необыкновенную иллюзию: казалось, что все созвездия, одно за другим, рушатся со своих законных точек небесного атласа, и наступает хаос. В одном из дальних углов небосклона вспышки превратились в сплошной фейерверк, Филлип постарался вспомнить, что это за угол Вселенной, и перед глазами у него четко вырисовался знак Скорпиона.
А ночью ему приснился шторм:
Дождь тараторил азбукой морзе по железу, не расставляя знаков препинания. Время от времени над головой передвигали пустые железные бочки, и молния отчаянно подмаргивала во все окна.
'Три точки, три тире, три точки.'
Вздохнула, выпрямляя пружины, старая кровать, и руки в якорях проделали привычные отработанные движения: брюки, ботинки, бушлат, фуражка.
Небо громыхнуло полным бортом, и еще ослепительнее засуетилась молния за окном.
'Три точки, три тире, три точки.'
Главное, все делать спокойно: спешка нужна только при ловле блох. Суета может вызвать панику в команде. Но все равно:
— Подъем! Свистать всех наверх! Плохо слышно боцманскую дудку? Под эту дудку и черти спляшут!
'Три точки, три тире, три точки.'
— Ты чего весь дом переполошил, дурак старый! Свистишь посреди ночи как полоумный! Вот пойду завтра к самому губернатору, скажу какого мне квартиранта поставили!
Кто это? Почему она здесь.
— Ишь — ты, при полном при параде вырядился! Куда это ты?
