— Что?
— Покажешь завтра, где нарисована обезьяна?
— Анита…
— Ты же сказала, что он нарисовал ее. Покажешь?
— Хватит разговаривать, Анита…
— Ну, пожалуйста!
— Анита, послушай, уже двенадцать часов, наверное. А завтра тебе в школу, и…
— Я очень хочу посмотреть на эту обезьяну!
— Не сможешь. Этот рисунок на потолке.
— Поднимусь с тобой на леса.
— Твой отец…
— Но мама!
— Ох, ну хорошо…
— Обещай.
— Обещаю.
И Анита наконец уснула.
Утро пролетело как один миг.
Анита вернулась из школы, горя нетерпением. Дома ее ожидал обед, который нужно разогреть, и множество записок от мамы с объяснениями, как это сделать.
Анита пренебрегла ими и, лишь бы побыстрее, съела обед, не разогревая, посмотрела в дневнике, какие нужно приготовить уроки на завтра, выбрала нужные учебники и тетради и сунула их в рюкзак.
— Ты готов в путь? — спросила она Мьоли, сидевшего на холодильнике.
Анита вяла котенка и сунула в карман куртки, и Мьоли очень неплохо устроился там, высунув мордочку и две белые лапки.
— Идем!
Анита двинулась по улице, перешла мостик и пробежала по площади Борго, придерживая карман, чтобы котенок не вывалился.
В яркий солнечный день, когда берега оживлены, когда на канале Джудекка бурлит плавучий овощной рынок, Разрисованный дом нисколько не пугал. Самый обыкновенный старый венецианский дом с белым кружевным рисунком крыши и со всеми приметами своего возраста. А в этот день госпожа Блум открыла к тому же все ставни.
Анита вошла в вестибюль. Узкая лестница залита светом. Солнце вливается в распахнутые окна, и в его лучах пляшут тысячи пылинок. Анита прошла в сад, в увитую виноградом беседку, и оставила рюкзак возле столика.
Мьоли выбрался из кармана.
— А ты смотри веди себя хорошо! — велела ему девочка. — Понял? Мне совсем неохота искать тебя по всему городу, как вчера!
Котенок поднял голову и стал вылизывать свою шерстку, и Анита приняла это за согласие.
— Будь умницей! — добавила она и вернулась в вестибюль, собираясь подняться к маме.
Сверху, из большого зала на третьем этаже, доносилась музыка.
— Привет! — крикнула Анита маме.
Та находилась на самом верху лесов и наклеивала липкую бумагу на потолочные балки.
— Привет! — откликнулась художница-реставратор. Потом вздохнула и опустилась на колени. — Если бы только твой отец знал, что я позволяю тебе такое…
— А что?
Госпожа Блум указала Аните на одну из металлических стоек, которые поддерживали леса:
— Посмотри сюда. Видишь вот эти пазы. Поднимись по ним, как по ступенькам. Но будь осторожна.
Анита тотчас начала взбираться на леса, и они задрожали.
— Осторожней!
Девочка быстро поднялась наверх к матери.
— Вот моя обезьянка… — произнесла шутливым тоном госпожа Блум, взъерошив дочери волосы. — Будь осторожна. Закружится голова — опустись на четвереньки.
— Хорошо.
— И самое главное… не урони ведро с краской. Оно обойдется мне дороже платы за твое лечение.
Анита показала маме язык. Она понимала, что та шутит. И ей нравилось это. Так шутят взрослые.
И сейчас ей не терпелось поскорее увидеть обезьяну.
— Где она? — спросила Анита.
Ее мама прошла на противоположный край площадки, к самому углу.
— Вот здесь, — сказала художница-реставратор, поднимая светильник, и ярким белым лучом осветила обезьяну с живыми, хитрыми глазами, короткой рыжей шерстью и густыми бровями.
— Вот это да! — воскликнула Анита.
Удивительно, но она представляла ее именно такой. Навсегда запечатленной здесь рукой ее хозяина. Обезьяна выглядела нахальной, любопытной и в то же время, странное дело, умной. И смелой, даже сказала бы Анита.
— Познакомься, это Птолемей, — сказала госпожа Блум, указав на украшение в виде щита над круглой головой животного.
Анита рассмеялась:
— Довольно странное имя для обезьяны.
— Так звали одного путешественника, — продолжала ее мама. — Птолемей — древнегреческий ученый, он один из первых попытался представить форму Земли, морей, континентов. Он рисовал их самым неверным образом, но через несколько тысячелетий оказалось, что не ошибался.
Анита хотела потрогать рисунок, но мама остановила ее:
— Нельзя. Каждое прикосновение к фреске оставляет на ней практически неизгладимый след.
Девочка хотела было возразить, но мама опередила ее:
— Даже если ты вымыла руки.
Анита спросила:
— А почему он нарисовал ее такой, как ты думаешь?
— Понятия не имею.
— А почему у нее подняты лапы?
— Думаю, она поддерживает потолок.
Анита покачала головой:
— Нет. Лапы слишком далеко от него. Она делает… что-то совсем другое.
Девочка всмотрелась в глаза обезьяны, пытаясь найти в них ответ.
— Мне кажется, мама… она довольна, ты не находишь?
— Может быть, — согласилась госпожа Блум.
— Она держит в руках что-то, чего нет, — продолжала Анита. — Что-то легкое. Или же… ожидает, что придется держать что-то…
Художница-реставратор пожала плечами:
— Не знаю, что сказать тебе. Возможно, у тебя есть задатки искусствоведа. — Она погасила светильник. — Так или иначе… ты хотела посмотреть на обезьяну. Вот она такая. А теперь, если не возражаешь, тебе пора приняться за уроки.
Анита кивнула.
— Чтобы спуститься… — начала было объяснять госпожа Блум, но Анита опередила маму. Прошла на другой край лесов и стала спускаться вниз, обхватив опорную стойку.
