— Нет, спасибо, — говорю я, и она замолкает.
Мы с Ма в море. Я запутался в ее волосах, я весь обвязан узлами и тону…
Это просто дурной сон. Так сказала бы Ма, если бы была здесь, но ее здесь нет. Я лежу и считаю — пять пальцев на ногах, пять пальцев на руках, пять пальцев на ногах — и по очереди шевелю каждым пальчиком. Я зову Ма про себя: «Ма! Ма! Ма!» — но не слышу ответа.
Когда начинает светать, я натягиваю одеяло на голову, чтобы продлить темноту. Я думаю, что так, наверное, чувствуешь себя, когда покидаешь мир. Вокруг меня ходят и шепчут:
— Джек? — Это бабушка около моего уха, но я переворачиваюсь на другой бок. — Как у тебя дела?
Я вспоминаю о манерах.
— Сегодня не на все сто процентов, спасибо. — Я говорю неразборчиво, потому что в мой язык вонзился зуб.
Когда она уходит, я сажусь и начинаю считать свои вещи, лежащие в сумке с Дорой: одежда, ботинки, кленовый ключик, поезд, дощечка для рисования, погремушка, сверкающее сердце, крокодил, камень, обезьянки, машинка и шесть книг. Шестая — это «Дилан-землекоп» из магазина.
Через много часов снова раздается
— Звонил доктор Клей и сказал, что состояние твоей Ма стабильное. Хорошо звучит, правда?
Это звучит ужасно.
— На завтрак — оладьи с черникой.
Я лежу неподвижно, словно труп. Одеяло пахнет пылью. Тут раздается
Я слышу голоса прямо подо мной. Я считаю пальцы на ногах, потом на руках, потом зубы, потом несколько раз повторяю весь счет. Всякий раз у меня получается правильное число, но я все-таки не уверен.
Бабушка, запыхавшись, снова входит в комнату и говорит, что дедушка пришел попрощаться.
— Со мной?
— Со всеми, он возвращается к себе в Австралию. Вставай, Джек, негоже так долго валяться в постели.
Не знаю, о чем это она.
— Он хотел, чтобы меня не было.
— Что?
— Он сказал, что я не должен был появляться на свет и тогда Ма не была бы Ма.
Бабушка ничего не отвечает, и я думаю, что она ушла вниз. Я высовываю лицо из-под одеяла, но она все еще здесь. Она стоит уперев руки в бока.
— Выкинь из головы эту чушь!
— Что выкинуть?
— Спускайся вниз и поешь оладий.
— Не могу.
— Посмотри на себя, — говорит бабушка.
Как, интересно, я это сделаю!
— Ты ведь сейчас дышишь, ходишь, разговариваешь и спишь без своей Ма, правда? Поэтому я уверена, что и поесть без нее ты тоже сможешь.
Я держу зуб за щекой — на всякий случай. Я долго спускаюсь по лестнице. На кухне сидит мой настоящий дедушка, губы у него темно-красного цвета. Его оладьи лежат в луже сиропа, в котором виднеются темно-красные комочки — это ягоды черники.
Тарелки имеют нормальный белый цвет, но стаканы — неправильной формы, с углами. На столе стоит большая тарелка с сосисками. А я и не знал, что я такой голодный. Я съедаю одну сосиску, потом — еще две.
Бабушка говорит, что у нее нет сока без мякоти, но мне надо чем-то запить сосиски, а то я подавлюсь. Я пью сок с мякотью, и микробы ползут по моему горлу. В кухне стоит огромный холодильник, полный коробок и бутылок. В кладовке так много продуктов, что бабушке приходится подниматься по лесенке, чтобы найти то, что ей нужно.
Она говорит, что я должен принять душ, но я делаю вид, что не слышу.
— Что такое стабильное состояние? — спрашиваю я дедушку.
— Стабильное? — Из его глаза вытекает слеза, и он ее вытирает. — Не лучше и не хуже, я думаю. — Он кладет нож и вилку на свою тарелку.
Не лучше и не хуже, чем что?
Зуб стал кислым от сока. Я поднимаюсь в свою комнату и ложусь спать.
— Милый мой, — говорит бабушка. — Ты что, хочешь снова провести целый день у этого дурацкого ящика?
— А?
Она выключает телевизор.
— Только что звонил доктор Клей и спрашивал, чем ты занимаешься, и мне пришлось сказать, что ты играешь в шашки.
Я моргаю и тру глаза. Зачем она ему соврала?
— А Ма?..
— Он сказал, что ее состояние по-прежнему стабильное. Может, и вправду сыграем в шашки?
— Твои шашки сделаны для великанов и все время падают.
Бабушка вздыхает:
— Говорю тебе, что они совершенно нормальные и шахматы с картами — тоже. А набор с маленькими магнитными шашками, который был у вас с Ма, предназначался для поездок.
Но мы никуда не ездили!
— Давай сходим на детскую площадку.
Но я качаю головой. Ма сказала, что когда мы освободимся, то сходим вместе.
— Но ведь ты уже много раз бывал на улице.
— Это было в клинике.
— Да ведь воздух везде один и тот же, правда? Пойдем, твоя Ма говорила мне, что ты любишь лазить.
— Да, я тысячу раз залезал на стол, на стулья и на кровать.
— Но не на мой стол, мистер.
А я ведь имел в виду нашу комнату.
Бабушка туго завязывает мне хвост и засовывает его под куртку, но я снова вытаскиваю. Она не говорит о том, чтобы я намазался липкой мазью и надел шапку, может быть, в этой части мира кожа не сгорает на солнце?
— Надень свои очки и нормальные ботинки, в этих шлепанцах ты далеко не уйдешь.
Но мои ноги болят от ходьбы даже после того, как я ослабил липучки на ботинках. Надо все время идти по тротуару, потому что, случайно оказавшись на мостовой, можно попасть под колеса и умереть. Ма не умерла, бабушка говорит, что она не лжет. Но ведь она соврала доктору Клею насчет шашек. Перед тем как пересечь какую-нибудь улицу, нам приходится все время останавливаться, а при переходе бабушка требует, чтобы я брал ее за руку. Я не люблю, когда ко мне кто-нибудь прикасается, и она говорит, что это очень плохо. Ветер бьет мне по глазам, а сбоку под очки проникают яркие солнечные лучи. Нам попадается что-то розовое, это резинка для волос, потом крышка от бутылки, колесо, но не от настоящей машины, а игрушечной, пакет с орехами, в котором нет орехов, коробка из-под сока, в которой еще плещется остаток сока, и желтые какашки. Она тащит меня за курточку, приговаривая:
— Пойдем отсюда. В этом месте не должно быть мусора, разве что листья, которым не запретишь
