то стоящее. Задатки у нее есть.
-- Я постараюсь, -- жеманно пожал плечами доктор Аллен, -- но ничего не могу обещать. Что за руки... что за балахон... что за взгляд... Я в шоке!
Дорис Палмер терпеливо выслушивала сетования стилиста и кивала.
-- Я надеюсь на вас, доктор, вы -- лучший в этом деле, и если с задачей не справитесь вы, то не справиться уже никто. Это было бы печально...
Доктор Аллен страдальчески вздохнул, а потом потащил Джен за собой, и девушке показалось, будто ее подхватил необычайной силы тайфун. Новый медицинский осмотр, утомительная фотосессия, яростные споры стилистов, горы париков, белья, обуви и платьев... Джен никогда не приходилось мерить столько нарядов за раз, а сейчас от нее требовали натягивать и скидывать эти платья с армейской быстротой, пронимать красивые позы, изображать то задумчивость, то задор, то скромность, то вызов. У Джен кругом шла голова, а перед глазами плыли разноцветные круги. К концу бесконечного и утомительного дня Джен почти не держалась на ногах, а на ужине не чувствовала вкуса еды, и даже не смогла оценить свою комнату -- настоящую мечту любой красивой девушки. Только без сил повалившись на благоухающие свежестью простыни и укрывшись настоящим одеялом, Джен сообразила, что за все эти долгие часы ни разу не вспомнила ни своих недавних соучеников, ни бывших наставников. Но эта мысль унеслась куда-то прочь, как и все остальные мысли Джен. Девушка закрыла глаза, но и с закрытыми глазами видела бесконечные ряды платьев, туфель и дорогого белья, думала, как ей повезло, и что она еще будет счастлива в этом мире.
Глава 5
Что бывает с людскими планами
Приглашение Томаса Лонгвуда на предпродажные смотрины питомцев озадачило сенатора Дженкинс. Свирепая Эллис почти не посещала аукционы, и причина отсутствия у нее всякого интереса к этим действам была проста -- Эллис Дженкинс крайне редко покупала новых питомцев и никогда не продавала уже имеющихся. Ее имущество, в том числе и говорящее, было достаточно велико, чтобы обеспечить все необходимое как для нее самой, так и для ее подопечных. По мнению Эллис, надеяться всучить ей новых питомцев мог только безнадежный дурак, так что приглашение Томаса Лонгвуда не имело никакого смысла.
Во взгляде Эллис даже промелькнуло некоторое сомнение в умственных способностях главы Служба адаптации, и это сомнение не укрылось от Лонгвуда. Однако, имея богатейший опыт общения с законодателями и лучше всех зная об их достоинствах и недостатках, Лонгвуд невозмутимо сообщил, что хотел бы продемонстрировать сенатору результат опыта, имеющего прямое отношение к обеспечению мировой безопасности, а аукцион, на котором будут выставлены на продажу субъекты эксперимента, идеально подходит для демонстрации.
Объяснение Лонгвуда мгновенно настроило Эллис на деловой лад, но к ее величайшему неудовольствию, глава службы не пожелал дать какие-либо пояснения, уверяя, будто наглядная демонстрация принесет больше пользы, чем любые слова или графики. Эллис Дженкинс не любила, когда ей перечили, поэтому, недовольно пообещав посетить смотрины, одним жестом отключила связь.
И все же сдаваться сенатор Дженкинс не любила еще больше, чем сталкиваться с противодействием, и потому постаралась докопаться до экспериментов Лонгвуда самостоятельно. Код сенатора и председателя комитета открыл перед Эллис базы данных Службы адаптации, однако попытка ознакомиться с ее недавними программами и экспериментами закончилась крахом. Как ни старалась сенатор просмотреть отчеты службы, перед ней неизменно всплывала табличка с извинениями и сообщением, что данные обновляются и будут вывешены через двое суток. Список лотов предстоящего аукциона также не прояснил ситуацию. На аукцион было представлено семь выпускников питомника и восемнадцать попаданцев: домашняя и офисная мебель, садовое и кухонное оборудование, парочка любимцев -- ничего необычного и экстаординарного. Описания лотов также были стандартными -- пол, антропометрические данные, данные медицинских осмотров и квалификационных тестов. Оставалось признать, что Томас Лонгвуд обладал не меньшим упорством, чем сенатор Дженкинс, и первый раунд остался за ним.
Эллис задумалась, и как всегда бывало в подобных ситуациях, ее лицо приобрело совершенно ангельский вид. Невинный взгляд огромных голубых глаз, длиннющие густые ресницы, чистый и высокий лоб могли ввести в заблуждение людей, которые плохо знали сенатора, усыпить их бдительность, настроить на лирический лад и даже заставить возмутиться идиотами и хамами, которые посмели назвать эту женщину 'Свирепой'. Впрочем, стоило Эллис принять какое-то решение, как в ее глазах зажигалась ядовитая ирония, а идеальную линию губ искривляла язвительная усмешка. Подобное выражение, как правило, пугало оппонентов Эллис, и они благоразумно предпочитали отступить, пока сенатор не начала действовать.
Женщины свободного мира единодушно восхищались Эллис, а коллеги-мужчины обращались с ней как с тухлым яйцом, иными словами бережно и очень осторожно. Сенатор Дженкинс была умна, злопамятна, мстительна, абсолютно лишена каких-либо чувств, а также совести. Отсутствие совести и редкая расчетливость простирались у нее так далеко, что к тридцати годам Эллис успела трижды побывать замужем, а при разводах смогла основательно раздеть мужей, так что сочетание власти законодателя и немалого состояния делало ее вдвойне опасной.
Отвратительная репутация Эллис была на редкость эффективным орудием в политике, приносила ей и ее союзникам немало добрых плодов, и все же окружающие были не совсем правы, полагая сенатора бесчувственной стервой. Большую часть своей жизни Эллис потратила на то, чтобы доказать одному несообразительному молодому человеку, что он ее совершенно не интересует. Ради этого сразу после окончания школы Эллис выскочила замуж за сенатора Дженкинса, который был старшее ее на тридцать пять лет и был одним из богатейших людей свободного мира.
Сенатор Дженкинс был одинок, искушен в науках и философии, и считался человеком странным и на редкость занудливым. Обрадованный, что отныне у него есть слушатель, немолодой муж принялся наставлять Эллис в вопросах политики, философии, религии и экономики, рассуждал об истоках свободы и ответственности. Три недели Эллис тихо просидела на скамеечке у его ног, послушно впитывая новые сведения и идеи, но по истечении трех недель взбунтовалась. Не для того она выскочила замуж, чтобы со школьной скамьи угодить в ясли. Обнаружив в своем доме вместо бессловесной подставки для ног крепкого и энергичного щенка-лабрадора, сенатор Дженкинс пришел в восторг. И хотя он не совсем представлял, что делать с эдаким чудом природы, вечной скуке сенатора пришел конец. Коль скоро его жена оказалась упряма, энергична и бесстрашна, Дженкинс решил сделать Эллис своим представителем в Сенате. Сенат уже давно вызывал у Дженкинса тоску, но подавать в отставку, не подготовив себе замену, он полагал безответственным.
Появление в Сенате в качестве сенатора-лейтенанта восемнадцатилетней Эллис произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Муж Эллис наслаждался безжалостностью и язвительностью, с которой его юная жена вела допросы выступавших в комитете свидетелей, временами натравливал ее то на одного, то на другого сенатора и любовался летящими во все стороны клочьями шерсти. К изумлению сенатора его жена решительно отказывалась выступать в роли бездумного орудия, обладала собственным мнением, нетривиальными идеями и нестандартными методами проведения этих идей в жизнь. Через полтора года увлекательнейшей жизни преждевременно состарившийся Дженкинс догадался, что в его доме вырос не лабрадор, а неукротимый дикий зверь. Содержать в доме хищника из джунглей было не только неудобно, но и безответственно, как в отношении хозяина, так и животного. Для хозяина это было небезопасно, в отношении животного -- жестоко. Зверя требовалось выпустить на свободу и чем скорее, тем лучше. Дженкинс вздохнул и подал на развод.
Обиженная неожиданным разрывом, Эллис не требовала от бывшего мужа ничего, но к собственному удивлению получила все -- место в Сенате, половину состояния мужа и репутацию стервы. Старый Дженкинс всегда готов был дать Эллис добрый совет, обсудить политическую или философскую
