— Скажите, кто эта девочка? Она испанка?
— Не думаю. Я называю ее Хуанитой в шутку.
— Откуда она?
— Наверно, из Тулузы. Я знаком с ней не больше, чем вы. Она связная.
— Но она местная?
— По-видимому, да. Говор у нее южный.
Рука пастуха крепче сжала мое плечо.
— Вы разве знаете ее? — спросил я.
— Она точь-в-точь… мадемуазель Буайе. Какой та была двадцать лет назад.
— Может, она ей родня? — предположил я.
— Точь-в-точь она сама, — повторил Бестеги.
Он устремил взгляд на свои грязные сабо.
— Девушки в наших краях все похожи, — тихо возразил я. — У них южный тип, они все брюнетки, они…
— Это она, говорю я вам, — прервал меня пастух.
Меня охватило беспокойство.
— Что вы хотите сказать, Модест?
— То, что я вам говорю.
— Она похожа на нее? Как дочь походит на мать?
— Вот именно, и даже больше…
— Что ж, бывают такие совпадения, — спокойно сказал я, как будто не придавая значения смыслу его слов.
А между тем я хорошо понял его. Говоря «это она», он имел в виду не сходство. Он хотел сказать: «Это она, та самая, которую я знал, не дочь ее и не племянница, а она сама вернулась, она как бы воскресла».
В свою очередь, я положил руку ему на плечо.
— Да, они похожи, и этому можно найти объяснение. Мы можем спросить ее…
— Похожи… — глухо повторил он.
— Это, может быть, дочь или племянница мадемуазель Буайе… Что ж тут невозможного! Мы у нее разузнаем.
— Нет, нет, не надо, не стоит. Ничего у нее не спрашивайте. Это не имеет никакого значения. Если мать ее здесь жила, она сама об этом скажет. Ничего не говорите.
Мимолетная улыбка преобразила черты старого горца. Огонек молодости блеснул в его глазах.
— Хорошо, будь по-вашему, — ответил я.
Он взглянул мне прямо в глаза.
— Что она собирается делать, эта девушка? Перейти на ту сторону?
— Нет. Она дождется, пока ее спутники переберутся через границу. Потом она уйдет.
— И где она хочет ждать? Внизу?
— Нет, в городе это рискованно. Ее нужно устроить на несколько дней где-нибудь тут. Может быть, вдова Сонье возьмет ее к себе. Или Помареды. Но лучше у Сонье. Там две одинокие женщины. Они могут выдать ее за свою родственницу.
— Что ж, это дельно. У нас ока ничем не рискует, да и никто не станет ее расспрашивать. Люди здесь надежные. Ну, а этих троих лучше бы отвести в хижину?
— Да, это вернее.
— Ладно.
— Там никто их не отыщет, и они смогут спокойно подождать.
— Ну, а потом? — медленно проговорил Модест.
— Потом придется их проводить.
— Какой дорогой?
— Я еще сам не знаю. Первым делом их надо получше спрятать. А дня через два-три посмотрим.
Бестеги кивнул. Он выбрал дубовый чурбан в глубине сарая и выкатил его за дверь
— Захватите несколько буковых поленьев, — сказал он, — они быстрее разгораются.
Прежде чем откатить чурбан к дверям кухни, он взглянул на меня.
— Если хотите, я проведу их через те гребни.
— Через те гребни? Разве вы знаете туда дорогу?
— Я знаю и дорогу и проход.
— Вы ведь все никак не могли его обнаружить…
— Я нашел его. Недавно.
— Там действительно можно пройти?
— Да, и он ведет на ту сторону, я уверен. Этой дорогой добрались испанцы. Я прошел по ней почти до самого конца. Если вы согласны, я захвачу Бертрана Помареда, и мы их проведем. Это займет не больше шести часов.
Днем мы сидели над картой. Француз требовал, чтобы ему показали точный маршрут. Я сказал, что надо положиться на Бестеги. По карте ничего нельзя было увидеть. Казалось, нет никакого прохода через эти гребни А между тем он существовал. Испанские беженцы воспользовались им. Скорее всего, это была трещина, узкий извилистый пролом, который вел почти до вершины, а затем спускался уже по испанскому склону.
— Вы доверяете этому пастуху? — спросил Бенуа.
— Абсолютно.
Я говорил искренно, хотя в глубине души я все же удивлялся неожиданной уверенности Модеста. Значит, совсем недавно он все-таки нашел этот пресловутый проход. Впрочем, тут не было ничего невозможного. По словам Бестеги, снаружи он был почти невидим — узкая брешь, куда человек еле мог протиснуться. Затем она расширялась и превращалась в коридор, заваленный обломками скал. Можно было сотни раз пройти мимо входа в эту щель, не подозревая, что она разрезала гору, как нож ковригу хлеба.
— Он надежный человек, — повторил я, — и очень честный.
— Но он не молод.
— Он задыхается меньше, чем мы с вами, и ноги у него крепче наших. Кроме того, он пойдет не один. Молодой парень из местных проводит вас вместе с ним.
Француз и оба летчика улеглись спать. Бестеги отправился предупредить вдову Сонье. Я остался у огня с Хуанитой, которой еще не хотелось ложиться. Она смотрела на раскаленные угли, на губах ее блуждала улыбка. Пурпурный ореол окаймлял ее нежный профиль.
Непринужденным тоном я спросил ее, знала ли она некую мадемуазель Буайе, которая учительствовала в Кампасе после первой войны.
— По возрасту, — добавил я, — она могла бы быть вам матерью. Я — Модест уверяет, что вы очень похожи на нее.
Она посмотрела на меня с большим удивлением.
— Мадемуазель Буайе? Нет, не знаю. В моей семье никто не носил такой фамилии, просто не знаю. Эта фамилия часто встречается…
— Да, особенно в наших местах.
— Верно, но мне она ничего не говорит. Учительница? Она жила здесь одна?
— Да. И пастух был, кажется, влюблен в нее. Во всяком случае, в какой-то степени…
— Он женат?
— Он был когда-то женат, но жена ушла от него. Ее уже не было, когда эта девушка приехала сюда работать.
— Понимаю.
— Может быть, вы не совсем таи это поняли…
— А что стало с этой женщиной?
