Он коротко пересказал картину, описанную доктором Биличем.

Азиатка решительно отодвинула Никольского и, шагнув к койке, сдернула одеяло с больного. Тот застонал, задрожав, но не пошевелился. Сквозь тряпки, которыми обернуты были его бедра, сочилась буроватая склизкая жижица.

– Да, – ответила Тала уверенно. – Знать такую болезнь. От дурной вода. Надо пить вонючий вода, из горячие родники. Иначе плохо.

– Наливайко ходил за водой с утра, – выслушав перевод, проговорил Злобин хмуро. – С Гармашом.

– Нахлебался небось озерной! – вспылил Горшенин. – Хотя настрого запретили. Все жаловался, что родник чертями жареными пахнет. В холодную бы его… да какое теперь. Оклемался бы уж.

– Сударыня, а что сталось с вашими больными? – спросил Никольский с интересом, глядя на филиппинку сверху вниз.

Тала запрокинула голову, чтобы ответить:

– Кидлат умереть. Джо-Джо умереть. Ким Ын, корейская сука… – Азиатка сморщилась, будто собираясь плюнуть, но, видно, вспомнила, что белые люди не одобрят, – долго болеть, стать бледный, совсем плохой. Потом умереть от ваквак. Острые зубы, ядовитые: бить с налету. Кто сильный – два дня болеть от яда. Ким Ын слабый, умереть под вечер. Рауль болеть, жаловаться, потом снова сильный стать. – Она прикусила губу, собираясь с мыслями. – Четыре болеть. Два умереть. Половина.

– Дивный прогноз, – пробормотал Билич, когда Мушкетов пересказал печальную историю по-русски. – Даже не буду спрашивать, чем больных лечили: во-первых, ни врача, ни лекарств не было, а во-вторых, я совершенно не представляю, что можно сделать, кроме как дать несчастному опия. Тот, помимо снотворного и обезболивающего действия, отчасти парализует мускулатуру кишечника и облегчит мучительные спазмы. В остальном же придется положиться на волю провидения.

Наливайко застонал громче, пытаясь стянуться в тугой клубок. По лазарету распространилась кислая вонь испражнений. До этого Обручеву казалось, что он начинает привыкать к запаху.

– Надо бы чистой воды еще принести, – проговорил Билич озабоченно. – И кипятить. А то оглянуться не успеем, как весь лагерь с дизентерией валяться будет. Хотя…

Он пристально глянул на Талу.

– Спросите-ка ее, – указал он Мушкетову, – все ли больные пили нечистую воду? Друг от друга никто не мог заразу подхватить?

Филиппинка, услышав последний вопрос, решительно мотнула головой.

– Странно, – проговорил врач. – Обычно дизентерия очень заразна. Как и холера.

– Если бы у нас был микроскоп, – заметил Никольский, – можно было бы поискать возбудитель в… фекальных массах.

Доктор кивком указал на столик, где смердела в склянке бурая жижа.

– У нас нет микроскопа, – ответил он. – Могу предложить лупу. Впрочем, предметных стекол у меня тоже нет.

– Лупа есть у меня, – ответил зоолог, – но что с нее проку? Не искать же с нею микробов, в самом деле.

Зоолог внезапно прищурился.

– Давайте ее сюда, – распорядился он. – И образец. И что-нибудь плоское… да вон, кювету.

Горшенин уставился на него с подозрением, будто сомневаясь, что почтенные взрослые люди в самом деле намерены ковыряться с лупой в чужих испражнениях.

– Да, – проговорил Никольский уверенно, несколько минут поразглядывав размазанную коричневую лужицу под светом лампы. – Вот они.

– Мне кажется, я вижу, что вы… – Билича передернуло. – Господи! У вас острое зрение, профессор. Какая мерзость!

Обручеву трудно было представить, что за пакость вызвала у привычного ко многому медика явную тошноту, но нетерпеливый Мушкетов избавил его от необходимости задавать вопросы самому.

– Господа, – раздраженно поинтересовался молодой человек, – может быть, вы поделитесь своим открытием с нами?

– Смотрите внимательно, – проговорил Никольский, качнув кювету.

– Эти… зернышки? – неуверенно предположил молодой геолог.

– Нет, – раздраженно мотнул головой Билич. – Просто слизь. Мельче.

И тут Обручев понял, на что надо обращать внимание. Мельчайшие точки – буквально, им бы самое место на странице, хотя на запятые не тянули, – плыли, налипая на пузырьки пены.

– Они шевелятся? – недоверчиво переспросил он.

– Это иллюзия, – отозвался Никольский, передавая Биличу лупу. – Хаотическое движение, броуновское. Но под лупой видно – шевелятся и сами. Паразиты…

– Глисты? – деловито поинтересовался Горшенин.

Зоолог покосился на него.

– Нет. Хуже. Какие-то протисты… амебы. Одноклеточные животные. Очень крупные для саркодовых, если видны невооруженным глазом.

– Во всяком случае, это никак не известная нам энтамеба Леша, – ворчливо добавил Билич.

– Я не специалист по патогенным простейшим, – проговорил Злобин, – но мне кажется разумным, что в здешних водоемах водятся гигантские амебы. В Новом Свете, как мы заметили, все крупное. Чтобы паразитировать на огромных ящерах, и нахлебники нужны соответствующие.

– Это было бы правдой, – отозвался Никольский, – если бы все ящеры тут были великанами. Но даже наша Катя не так уж, в сущности, массивна. Корова коровой на самом-то деле. А как выживают мелкие зверушки наподобие того… скунсо-хомяка, что навещал нас в палатке? Не пьют?

– Они, скорее всего, приспособились к здешним болезням, – ответил врач. – А мы – нет. Впредь надо еще тщательней кипятить питьевую воду. Или пользоваться минеральной, благо ее здесь в достатке.

Он вздохнул.

– Я, признаться, надеялся, что здесь не будет опасных для человека инфекций. Откуда им взяться, если нет местных зверей, а только ящеры и птицы? Люди обычно не болеют птичьей инфлюэнцей, или что там у пернатых вместо чумы и холеры. Мысль о паразитах не пришла в голову, а зря: в тропических странах они губят народ толпами. Сударыня, – он повернулся к Тале, – может, вы сумеете все-таки что-то посоветовать для лечения? Из местных средств?

Когда Мушкетов перевел, филиппинка покачала головой.

– Кто сильный, тот выжить, – пояснила она. – Лекарство нет.

– Для нас это лишний повод быть очень осторожными, – заметил Злобин. – Дурная вода – угроза старинная, и все равно у нас появился пострадавший. Динозавры, опять же. А что говорить о неведомых угрозах?

Никольский прищелкнул пальцами.

– Вы сказали «ваквак», – обратился он к Тале. – Острые ядовитые зубы. Что это за зверь?

– Большая птица, – ответила филиппинка флегматично. – Весь в пестрых перьях. Летать плохо. Падать с ветки на шею, кусать больно. Опасно ходить в лес.

Обручев с зоологом переглянулись.

– Вот что, господа, – решил лейтенант. – Завтра поутру охотники пойдут за дичью: без мяса нам не прокормиться. А вы, Дмитрий Иванович, берите-ка свою ученицу и отправляйтесь с ними. Я бы лучше услал из лагеря этого скота Поэртену, но тот, кажется, прилепился к капитану, возомнив себя его вестовым. А нам, похоже, очень пригодятся ее познания в части здешних опасностей.

Геолог хотел было возразить, но, натолкнувшись на жесткий взгляд лейтенанта, стушевался.

Утро выдалось изумительное. Призрачная мгла, белившая небо, разошлась; в слепящей лазури купалось солнце, небо отражалось в водах залива, и зубастые чайки кричали торжествующе и звонко.

Мичман Гарленд стоял, почти намотавшись на релинг, и спиной впитывал лучи утренней зари. Он чувствовал себя древней, первобытной рептилией, с трудом выбравшейся из холодных глубин трюма. После вчерашнего его до сих пор трясло, а внушительная доза медицинского виски оставила по себе единственное последствие – мучительное похмелье. Застыв в неподвижности и зажмурившись на ярком солнце, мичман

Вы читаете Найденный мир
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату