грудь.
— Господа! — сказала она, улыбаясь. — Вам угодно покушать?
— Нет!.. Нам бы нужно комнату.
— Каждому особо?
— Да.
— Так не найдется.
— А!
— Но у меня есть комната с четырьмя кроватями. Если вы согласны спать в одной комнате…
— Конечно!.. А четырех кроватей нам вполне хватит.
— Куда можно поставить велосипеды?
— Сюда.
Она провела их коридором, где пахло бельем, на двор, где пахло навозом. Она отворила решетчатую дверь, и велосипеды вкатили в чулан, где стояли бутылки, мотыги и бочка.
— С ними ничего не случится? — спросил Бенэн.
— Будьте спокойны.
— И с пакетами тоже?
— Никто не тронет.
— Кстати, — сказал Брудье, — что это за огромный сверток болтается у тебя за седлом?
— Ничего! Белье.
— Ведь это должно мешать?
— Нет!
— Подозрительно!
Поднялись по деревянной лестнице. Потом шли коридором. Вдруг натыкались на ступеньку, и женщина тотчас же говорила:
— Осторожнее! Здесь ступенька!
Три шага дальше, нога ступала в пустоту. Испуганно отшатывались. И женщина говорила:
— Осторожнее! Здесь надо сойти ступеньку вниз!
Она остановилась у стеклянной двери с красной занавеской. Отворила ее. Предстала просторная комната, квадратная, с плиточным полом, четыре деревянных кровати по углам, черные часы на камине и охотничий рог над часами.
Спустились в прежнюю комнату.
— Что вам будет угодно? — сказала хозяйка голосом, идущим издалека, из-за груди и живота.
— Мне, — сказал Бенэн, — ромовый грог.
— Вот, и мне тоже.
— Этого я не знаю, господа… но у меня есть коньяк, это есть.
— Давайте коньяк.
Приятели посмотрели кругом.
— Здесь удивительно хорошо! Мы здесь всего каких-нибудь пять минут, а нам все знакомо. Ты не можешь себе представить, до чего я нахожу уместным этот календарь, поднесенный фирмой Бризар, или до какой степени я сознаю необходимость этих двух пар красных занавесок.
— А деревня! — сказал Брудье. — Она тоже тут. Я уверяю тебя, что она нежная, легкая и невероятно скважистая при лунном свете. Я ощущаю ее вокруг нас с тем же удовольствием, с каким птица должна ощущать свой пух. Ты себе представляешь, какой природа была бы близкой, тревожащей, какой ночь была бы колючей, если бы нас не окутывала эта деревня?
Женщина вернулась. Видно было, что позы ее души тело не может передать. Эта женщина хотела войти с опущенной головой. Но особое расположение ее живота, груди и шеи заставляло ее держать голову откинутой, словно она пила залпом.
Приятели, умы методические, не обманулись этой видимостью и поняли, что хозяйка возвращается с опущенной головой:
— Коньяку-то у меня не оказалось, добрые господа: но осталась еще вишневка.
— Давайте!
Она налила вишневку. Потом начала совершать полуоборот. Этот маневр привел Бенэну на память движение вращающегося моста в Бресте, чьим мощным организмом он когда-то любовался.
Едва закончив полуоборот, она произнесла голосом, направленным прямо кверху:
— Я вам поставила свечу в подсвечнике, на углу лестницы. Смотрите, не сделайте пожара. Если ночью вам что-нибудь понадобится и вы не сможете спуститься, то звонок возле третьей кровати, то есть возле второй кровати слева, если считать от двери, не действует. Но у вас будет охотничий рог моего покойника, который висит на стене. Вам стоит только потрубить слегка. Я сплю на один глаз.
Она сделала два шага вперед. Ее живот был уже на пороге. Голова ее продолжала:
— Отхожее место в конце картофельного поля, налево, пройдя сад. Сад сейчас же за двором. Вы легко найдете… Потом у вас имеется горшок под первой кроватью справа, если считать от двери… Советую вам наполнять его только до половины, потому что выше будет трещина.
До шести часов каждый спал сам для себя. Каждый был властителем прекрасной страны, полной движения и приключений. Каждый лежал на просторной кровати. Каждая голова, полуушедшая во что-то белое, была словно источник; и сны не смешивались.
Потом, в шесть часов, спокойный, но настойчивый колокол начал бить по деревне, как по наковальне. Там и сям брызнула душа. Всем спавшим в долине приснилось, что настало утро. Сны уже озарял не только их собственный свет. В них вошло солнце, как через отверстие в ставне.
Бенэн и Брудье смутно сознали, что они спят в одной комнате. Потом по поверхности их сна пробежали мурашки. Словно дождевые капли, барабанящие по стеклам, на них начал действовать внешний мир.
Каждый подумал, что сейчас проснется.
Бенэн зевнул — «о-о!» — громче теленка. Ему показалось, что он выхаркивает сон.
Брудье открыл глаза; он изумленно посмотрел на остальные три кровати, на охотничий рог, на потолок, потом на свою собственную кровать.
Бенэн, словно продолжая разговор:
— Изложи мне твой проект. Ты думаешь начать с Иссуара или с Амбера?
— Я ничего не скажу, повторяю тебе, до пленарного заседания. У меня назначено свидание, у тебя назначено свидание, у нас назначено свидание в субботу, в полночь, у середины фасада Амберской мэрии. Я там буду; там я буду говорить.
— Да послушай же, изобрази мне в общих чертах. А я тебе сообщу свой проект, который ничего себе.
— Я тебе ничего не скажу. Ты меня вгоняешь в пот своими расспросами. А ты же знаешь, что утренний пот вреден.
В мечтах о своем проекте, который ничего себе, Бенэн соскочил на пол, подбежал к окну, распахнул его. Казалось, что вся комната улетает, как птица.
Казалось, что Бенэн, Брудье, оба приятеля понеслись по крышам, по холмам.
Бенэн не мог удержаться и сложил песнь:
