— Само собой! Я несу все тарелки!
— Все тарелки! Ты говоришь об этом, как если бы это был сервиз из ста сорока четырех предметов! У меня так три бутылки Сент-Эмилиона, сало, соль, перец, горчица и коньяк.
— А у меня оба Барзака, семь стаканов и все ножи и вилки!
— А у меня три Сен-Перэ, carte-blanche, со штопором и сардины!
— А у меня три бутылки столового, не считая колбасы, сосисок, сыра и зубочистки.
— А я несу хлеб и мясо!
Мартэн, несший остальное, ничего не сказал.
Вереница двинулась дальше.
То была очень узкая тропинка, которая вилась в лесу, как пробор в волосах у Бенэна. Она поросла жесткой и высокой травой и была наполовину заглушена колючими кустами и папоротником. Попадались корни, пни и торчащие камни. Местами все кругом становилось мягким и издавало чмокающий звук. Шаги увязали в чем-то губчатом. Минуту спустя чувствовалась вода в сапогах, а деревцо тибрило у вас шляпу.
По обе стороны хмурый лес и сразу тень. Непомерные ели, разросшиеся, ветвистые от основания до вершины, давили друг друга, вдавались друг в друга. Двигаться здесь можно было только ползком. Хотя до заката было еще далеко, там была темная ночь. Вероятно, там были и звуки, звериный бег, птичье пенье; но они не проникали сквозь эту толщу; и слышалось только легкое журчание воды то справа, то слева.
Приятели, кто с мешком на плече, кто с подвешенной торбой, продвигались гуськом. Они были довольны очень многим, тем, что у них над головой полоса ясного неба, тем, что они так далеко зашли в такой темный лес, и тем, что они идут туда, куда идут.
Они были довольны тем, что они, семеро добрых приятелей, идут гуськом, что они несут, кто на спине, кто сбоку, питье и пищу, что они то спотыкаются о корень, то попадают ногой в яму с водой, крича: «Ах, черт!»
Они были довольны тем, что они, семеро добрых приятелей, совсем одни, что в вечерний час они затеряны в безмерности нечеловеческой, за много тысяч шагов от ближайшего человека.
Они были довольны тем, что вместе поорудовали и вместе собрались в одном и том же уголке земли, чтобы об этом вспомнить.
— Эй, Бенэн!
— Что?
— Скажи, а ты нам не наврал про этот лесной домик?
— Наврал? У меня в кармане ключ.
— Да… а это не просто какая-нибудь сторожка?.. или шалаш из веток?
— Нет, старик, настоящий дом, лучшее, что может быть в этом роде… Я его знаю… я его видел только снаружи… он одноэтажный… но поместительный… три или четыре окна по фасаду… говорят, отличная обстановка… большой камин, с запасом дров… стол, скамьи, стулья… и полный набор кухонной посуды. Чего вам больше? Имеется даже кровать, для тех, кого потянет на боковую.
Вопрошавший заявил, что он удовлетворен, и все принялись воображать себе этот лесной домик.
Несколько минут они молчали. Небо, казалось, становилось все яснее и удалялось. Темнота справа и темнота слева стремились слиться. Сжатая между ними тропинка мало-помалу теряла свой свет.
— Бенэн!
— Что?
— Ты уверен в дороге?
— Вполне!
— А то мне кажется, что мы лезем все выше и выше. Ты не собираешься устроить нам бивуак на горе?
— Я же говорил тебе, что дом на самом склоне Тестуара, на высоте тысячи двухсот пятидесяти или тысячи трехсот метров… Туда не доберешься, сев на собственные салазки и катясь вниз.
В самом деле, подъем становился довольно крут. Уже не видать было, куда ставишь ногу, и спотыкались на каждом шагу. Потом, воды было все больше и больше. Повсюду журчали невидимые струйки.
— У меня промокли носки.
— Просушишь у огня.
— Не брани эту воду! Когда ты ее попробуешь, ты другое скажешь. Это тебе не пипи из-под крана! Мейгальские скалы придают ей совершенно бесподобный вкус.
— Когда у меня вода в сапогах, мне наплевать на ее вкус.
Подъем был так тяжел, что вереница начала распадаться. Каждый выпутывался сам по себе и как умел среди колючек, пней и ям. Старались не разбить бутылок и тарелок. Сами люди были не так важны.
Бенэн остановился:
— Не надо разбредаться!.. А то потеряем задних!.. Это было бы ужасно. Все здесь?
Отставшие подошли.
— Четыре… пять… шесть… А Мартэн? Где Мартэн?
— Да! В самом деле!
— Омер, ты шел предпоследним… Куда ты девал Мартэна?
— Да он еще три минуты тому назад шел за мной… я думал, что он идет следом.
— Ах, бедняга! Может быть, он упал или потерял нас из виду… там был небольшой заворот.
Все принялись кричать:
— Мартэн! Мартэн!
Сердца у них бились часто; горла у них сжимались. Им вдруг стало очень тяжело.
— Мартэн! Эй! Мартэн!
— Постойте!.. Я спущусь немного… А вы продолжайте кричать!..
Омер, скатываясь с откоса, скоро исчез в листве. Время от времени приятели издавали клич. Лесюер положил мешок на мшистый утес.
— Вот они!
Это был Мартэн, а за ним Омер, словно собака, ведущая назад барана.
— В чем дело, старина? Что с тобой случилось?
— Ничего серьезного, скажи?
Его хлопали по плечу; на него смотрели с нежностью. Он улыбался, но губы у него явно дрожали, а миндалины глаз были немного расширены. Наконец, он произнес голосом ребенка, который пережил испуг:
— Вы шли скорее меня… Я отстал… А на повороте я ошибся… Там была прогалина… Я думал, что это и есть дорога…
— Да, я его нашел в самой чаще. Он стоял на месте. Не знал, как быть. Бедный старик!
— Он, может быть, устал. Мы ему разгрузим мешок!
— Спасибо… нет, нет!
Ты нас напугал… и ты пойдешь впереди, между Бенэном и Брудье. Твой бывший министр за тобой посмотрит.
Стол решили вынести наружу, на самую середину лесной дороги, проходившей перед домом.
— Так будет привольнее; и очистятся подступы к камину.
Юшон взял на себя кухонные операции. В этой области он обладал некоторыми познаниями. Но для черной работы ему нужны были помощники.
Омер и Ламандэн отправились за растопками. Бенэн и Лесюер достали воды из небольшого естественного бассейна, притаившегося в двадцати шагах под брусничником, и положили в него бутылки шипучего Сен-Перэ, чтобы их остудить. Брудье в безупречном порядке располагал тарелки, стаканы, вилки и ножи, а Мартэн на корточках у камина чистил картофель.
— О! Посмотри, как ты чистишь! Это саботаж! Ты половину срезаешь! А у нас всего пятнадцать
