— Прошел паровоз на Низковку?
— Прошел, — угрюмо ответил старик.
— Ты что же, старый черт, финтить?
Никитский схватил его за рубашку на груди, скрутил ее в кулаке, притянул к себе. Голова старика откинулась назад.
— Греха… — прохрипел старик, — греха на душу не приму…
— Не примешь? — Никитский, не выпуская обходчика, ударил его по лицу рукояткой нагайки. — Не примешь? Через час должен поезд пройти, а ты в монахи записался? — Он еще раз ударил его.
Старик упал.
Никитский выбежал во двор.
Некоторое время там слышались голоса, конский топот, и все стихло.
Только пес продолжал лаять и рваться с цепи.
Через час должен пройти поезд! С Низковки! Паровоз туда уже вышел… Может быть, их эшелон? И вдруг страшная догадка мелькнула в Мишином мозгу: бандиты хотят напасть на эшелон! Миша вскочил. Что же делать? Как предупредить? За час они не добегут до Низковки… — На полу стонал обходчик. Возле него, охая и причитая, хлопотала хозяйка.
Миша растолкал Генку:
— Вставай! Слышишь, вставай!
— Чего, чего тебе? — бормотал спросонья Генка.
Миша тащил его. Генка брыкался, пытался снова улечься на тулуп.
— Вставай, — Миша тряс Генку, — здесь Никитский. Они хотят напасть на эшелон…
Мальчики выбрались из сторожки.
Дождь прекратился. Земля отдавала влагой. С крыши равномерно падали капли. Полная луна освещала края редеющих облаков, полотно железной дороги, блестящие рельсы.
Пес во дворе не лаял, не гремел цепью, а выл жутко и тоскливо.
Миша и Генка долго бежали по тропинке вдоль насыпи и остановились, увидев на путях темные фигуры людей. Послышался лязг железа — бандиты разбирали путь.
Это было самое высокое место насыпи перед маленьким мостиком, перекинутым через овраг. К оврагу спускалась рощица. Мальчики услышали ржание лошадей, хруст веток, приглушенные голоса. Тихонько спустились они с насыпи, обогнули рощу и снова помчались во весь дух.
Холодный рассвет все ясней очерчивал контуры предметов, раздвигал дали. Вот видны уже станционные огни. Мальчики бежали изо всех сил, не чувствуя острых камней, не слыша шума ветра. Вдруг донесся отдаленный протяжный гудок паровоза. Они на секунду остановились и снова понеслись вперед. Они ничего не видели, кроме изогнутых железных поручней паровоза, окутанных клубами белого пара. Поручни эти все увеличивались и увеличивались, стали совсем громадными и заслонили собой паровоз. Миша хотел ухватиться за них, как вдруг чья-то сильная рука остановила его… Перед мальчиками стоял Полевой.
— Ну, — строго спросил Полевой, — где шатались?
— Сергей Иваныч… — Миша тяжело дышал, — там Никитский…
— Где? — быстро спросил Полевой.
— Там… в овраге…
— В овраге? — переспросил Полевой.
— Да.
— Вот как… — Полевой на секунду задумался. — Ладно! А теперь марш в вагон! И смотрите, больше из вагона не вылезать, а то под замок посажу.
14. ПРОЩАНИЕ
Бой продолжался не долго. Бандиты удрали, оставив убитых. Одинокие лошади метались по полю. Красноармейцы ловили лошадей, расседлывали, по мосткам загоняли в вагоны.
Бойцы быстро восстановили путь. Поезд двинулся дальше.
В Бахмаче классный вагон отцепили от эшелона для дальнейшей отправки в Москву. А эшелон уходил на фронт.
Перед отходом эшелона Полевой и Миша уселись в тени пакгауза: Миша — на земле, Полевой — на пустом ящике.
— Ну, Миша, что скажешь на прощание?
Миша ничего не отвечал, только прятал глаза.
— Да, — сказал Полевой, — пришла нам пора расставаться. Не знаю, увидимся или нет, так вот смотри…
Он вынул кортик и положил его на ладонь. Кортик был все такой же, с побуревшей рукояткой и бронзовой змейкой. Полевой повернул рукоятку в ту сторону, куда смотрела голова змеи. Рукоятка вращалась по спирали змеиного тела и вывернулась совсем.
Полевой отъединил от рукоятки змейку и вытянул стержень. Он представлял собой свернутую трубкой тончайшую металлическую пластинку, испещренную непонятными знаками: точками, черточками, кружками.
— Знаешь, что это такое? — спросил Полевой.
— Шифр? — Миша вопросительно взглянул на Полевого.
— Правильно, шифр. Только ключ от этого шифра в ножнах, а ножны у Никитского. Понял теперь, почему ему нужен кортик?
Миша утвердительно кивнул головой.
Полевой вставил на место пластинку, завинтил рукоятку:
— Человека из-за этого кортика убили — значит, есть в нем тайна. Надеялся я эту тайну открыть, да время не то… — И таскать его за собой больше нельзя. Никто судьбы своей не знает, тем более война… Так вот бери… — Он протянул Мише кортик. — Вернусь с фронта — займусь этим кортиком, а не вернусь… — Он подмигнул Мише. — Не вернусь — значит, память обо мне останется.
Миша взял кортик.
— Что же ты молчишь? — спросил Полевой. — Может быть, боишься?
— Чего мне бояться?
— Главное, — сказал Полевой, — не болтай и берегись одного человека.
— Никитского?
— Никитский на тебя и не подумает. Да и где ты его увидишь! Есть еще один человек. Искал я его в Ревске, не нашел. Но он ревский. У Никитского в денщиках служил. Может быть, случай вас столкнет, так остерегайся.
— Кто же это?
Полевой снова посмотрел на Мишу.
— Фамилия его Филин.
— Филин… — задумчиво повторил Миша. — У нас во дворе тоже Филин живет.
— Как его имя-отчество?
— Не знаю. Я его сына знаю — Борьку. Его ребята “Жилой” зовут.
Полевой засмеялся.
— Жила… А он из Ревска, этот Филин?
— Не знаю.
Полевой задумался.
— Филиных много. А этот вряд ли в Москве, должен он запрятаться поглубже. А все же остерегайся. Этот народ такой: одним духом в могилевскую губернию отправят. Понял?
— Понял.
— Не робей, Михаил Григорьевич! — Полевой хлопнул его по плечу. — Ты уже взрослый, можно
