дереву на высоте первого. По тросу двигалась на ролике веревочная петля. “Пассажир” усаживался в петлю, отталкивался от лестницы и вихрем пролетал над задним двором. Длинной веревкой петля оттягивалась назад.
Первым прокатился Борька, за ним — Юра, — потом — другие мальчики.
Эта затея привлекла всеобщее внимание. Пришли ребята из соседних домов. Из окон смотрели любопытные жильцы. Дворник Василий долго стоял, опершись на метлу, и, пробормотав: “Баловство одно!” — ушел.
Вдруг Борька остановил дорогу и, пошептавшись с Юркой, объявил, что бесплатное катание кончилось. Теперь за каждый раз нужно платить пять копеек.
— А у кого нет, — добавил он, — сдавай Мишке билеты и получай обратно деньги. На кой вам лотерея? Все равно ничего не выиграете.
Первым к Мише подошел Егорка-голубятник, за ним — Васька-губан.
Они протянули Мише билеты и потребовали обратно деньги. Но Генка заслонил собой Мишку и, подражая продавцу из булочной, слащавым голосом произнес:
— Граждане, извиняюсь. Проданный товар обратно не принимается. Деньги проверять, не отходя от кассы.
Поднялся страшный шум. Борька кричал, что это грабеж и обираловка. Егорка и Васька требовали вернуть им деньги. Юра стоял в стороне и ехидно улыбался.
Миша отстранил Генку, спокойно оглядел кричащих ребят и вынул лотерейные деньги. Все замолчали.
Миша пересчитал деньги, ровно тридцать рублей, положил на ступеньки черного хода, придавил камнем, чтобы не унесло ветром, и сказал:
— Мне эти деньги не нужны. Можете взять их обратно. Только вы подумайте: почему Юра и Борька хотят сорвать наш спектакль? Ведь Юра ходил в скаутский клуб, а скауты стоят за буржуев, и они не хотят, чтобы мы имели свой клуб. О Борьке и говорить нечего. Теперь, у кого нет совести, пусть сам возьмет свои деньги и рядом положит свой билет.
Он сел на батарею и отвернулся. Но никто не подошел за деньгами. Все сконфуженно переминались. Каждый делал вид, что он и не думал возвращать свой билет.
Тем временем Генка влез на пожарную лестницу и отвязал воздушную дорогу.
— Слезай, — закричал Борька, — не смей трогать!
Но трос вместе с петлей уже упал на землю.
Генка спрыгнул с лестницы и подошел к Борьке:
— Ты чего разоряешься? Думаешь, мы ничего не знаем? Все знаем: и про подвал, и про ящики!.. Ну, убирайся отсюда!
Борька исподлобья оглядел всех, поднял с земли трос, свернул его и молча пошел со двора.
27. ТАЙНА
— Растрепал!.. — ругал Миша Генку. — Эх ты, звонарь!
— А я ему должен молчать? — оправдывался Генка. — Он будет спектакль срывать, а я ему должен молчать?
…Квартира у Славы большая, светлая. На полу — ковры. Над столом красивый абажур. На диване — маленькие пестрые подушки. Генка сидел на круглом вращающемся стуле перед пианино и делал вид, что рассматривает обложки нотных тетрадей. Он чувствовал себя виноватым и, чтоб скрыть это, болтал без умолку.
— “Паганини”… — прочитал он. — Что это за Паганини такой?
— Знаменитый скрипач, — объяснил Слава. — Ему враги перед концертом оборвали струны на скрипке, но он сыграл на одной струне, и никто этого не заметил.
— Подумаешь! — сказал Генка. — У отца на паровозе ездил кочегар Панфилов. Так он на бутылках играл что хочешь. Попробовал бы твой Паганини на бутылке сыграть.
— Что с тобой говорить! — рассердился Слава. — Ты в музыке ничего не понимаешь.
— Разве мне разговаривать запрещено? — Оттолкнувшись от пианино, Генка сделал несколько оборотов на стуле.
— Нужно думать, что говоришь, — мрачно произнес Миша. — Если бы ты думал, то не разболтал бы Борьке о ящиках.
— Тем более, что ничего в этих ящиках нет, — вставил Слава.
— Нет, есть, — возразил Генка, — там нитки. Теперь все спекулянты нитками торгуют.
— Болтаешь, чего не знаешь! — сказал Миша. — Там другое.
— Что?
— Так я тебе и сказал! Чтоб ты снова раззвонил!
— Ей-богу! — Генка приложил руку к груди. — Чтоб мне не встать с этого места! Чтоб…
— Хоть до утра божись, — перебил его Миша. — Ты звонарем был, звонарем и останешься.
— Но ведь я не разболтал, — сказал Слава, — мне ты можешь рассказать?
— Ничего я вам не скажу. Вам нельзя доверить серьезное дело.
Некоторое время мальчики сидели молча, дуясь друг на друга, потом Слава сказал:
— Все же нечестно скрывать. Мы все трое лазили в подвал — между нами не должно быть секретов.
— Я разве знал? — заговорил Генка. — Я думал: ящики, ну и ящики… Сам что-то скрывает, а другие виноваты.
Миша молчал Конечно, он не совсем прав. Надо было поделиться с ребятами своими догадками. Но… как же тогда кортик? И о кортике рассказать? Конечно, они ребята надежные, не выдадут… Но рассказать о кортике!..
Он проворчал:
— Когда у человека есть голова на плечах, то он должен сам мозгами шевелить.
Генка почувствовал в его словах примирение и начал энергично оправдываться:
— Но ты пойми, Миша, откуда я мог знать? Разве я думал, что ты от нас что-то скрываешь? Ведь я от тебя ничего не скрываю.
— Поскольку у тебя есть от нас секреты… — обиженным голосом заговорил Слава.
— Ладно, — перебил его Миша, — я вам расскажу, но имейте в виду: это тайна. Эту тайну мне доверил не кто-нибудь. Мне ее доверил… — Он смотрел в напряженные от любопытства лица ребят. — Мне ее доверил Полевой. Вот кто мне ее доверил!
У Генки округлились глаза. Слава тоже внимательно смотрел на Мишу — он знал и о Полевом и о Никитском.
— Так вот, — продолжал Миша, — прежде всего дайте честное слово, что никогда никому ничего не разболтаете.
— Даю честное слово благородного человека? — Генка ударил себя в грудь кулаком.
— Клянусь своей честью! — сказал Слава.
Миша открыл дверь, осмотрел коридор, потом плотно прикрыл ее, внимательным взглядом обвел комнату, заглянул под диван и, показав пальцем на спальню, шепотом спросил:
— Там никого нет?
— Никого, — также шепотом ответил Слава.
— Так вот, знайте, — Миша еще раз таинственно огляделся, — знайте: у Никитского есть помощник и его фамилия — Филин! Вот!
Генка вцепился руками в стул и открыл рот. Слава мигал, точно ему насыпали в глаза песок. Налюбовавшись произведенным впечатлением, Миша продолжал:
— И мне кажется, что тот высокий, который был в подвале, а потом вышел… Помните, в кавказской рубахе? Это и есть Никитский!
