бандиты. И помещичья усадьба со старухой тоже очень подозрительна. Так что нам надо быть настороже. Дисциплина прежде всего.
Зина Круглова, чтобы усилить впечатление, добавила:
— Эта старорежимная графиня возьмет и сожжет усадьбу, чтобы коммуне не досталась.
— Даже очень просто, — подтвердил Миша, единственно для поддержки Зининого авторитета. В то, что старуха сожжет усадьбу, он, конечно, не верил.
— Подумать только, — закричал Генка, — один человек занимает такую домину! Двести ребят можно разместить. Безобразие, честное слово!
— Безобразие, — согласился Славка. — Но какое это имеет отношение к Игорю и Севе? Усадьба, убийство Кузьмина — при чем тут Игорь и Сева?
— А при том, что идет классовая борьба, — назидательно проговорил Миша, — понял? Зря людей не убивают. И графиня, наверно, тоже ждет, когда вернутся всякие там помещики и князья. Вот и стережет для них усадьбу. Славка в знак сомнения покачал головой:
— Вряд ли есть люди, которые надеются, что вернется старый режим.
— Не беспокойся, есть, — заверил его Миша.
Жердяй сказал:
— Кулаки у нас на деревне говорят… Теперь лорд этот самый английский…
— Лорд Керзон, — подсказал Миша.
— Вот-вот… Керзон этот самый… Написал Ленину письмо.
— Ультиматум.
— Так говорят, теперь советской власти конец. Все рассмеялись.
— Эх ты, Жердяйчик! — закричал Генка. — Не дождутся ваши кулаки конца советской власти. И графиня тоже не дождется. И граф ее, белоэмигрант, тоже не дождется!
— Керзон нам предъявил наглые требования, — сказал Миша, — совсем зарвался. Требует, чтобы мы отозвали своих представителей из Ирана и Афганистана. Видали его? Английские капиталисты боятся, что их колонии не захотят больше быть колониями. Понятно? Народы Востока! А ну-ка, Славка, прочитай газету, которую Генка сегодня из Москвы привез.
Славка развернул газету. Вверху, слева, было написано: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”, а справа: “Берегите газеты, у нас их мало!”
Славка вслух прочитал и об ультиматуме Керзона, и о демонстрациях против ультиматума под лозунгом “Руки прочь от Советской России!”
— Видал? Нас поддерживают рабочие всего мира, — объяснил Миша. — И никакие капиталисты нам не страшны.
Жердяй задумчиво сказал:
— Еще говорят, что Ленин совсем болен.
— Что же из того, что он болен? Переутомился, вот и болен. Слушай… — Миша взял у Славки газету и громко прочитал: — “Резолюция, рабочих Гознака… Дать Владимиру Ильичу трехмесячный отпуск и потребовать от него точного исполнения предписаний врачей, дабы он мог восстановить свои силы на благо трудящихся”. Понятно? — сказал Миша, свертывая газету. — Ленин отдохнет и выздоровеет. Так что пусть ваши кулаки не радуются.
Неожиданная мысль пришла ему в голову, я он сказал:
— Знаете что, ребята? Сейчас все пишут Ленину, давайте и мы напишем.
Все удивились. Что они могут написать Ленину?
А Миша уже увлекся своей идеей. Забыв, что он твердо решил быть таким же спокойным и невозмутимым, как директор детского дома Борис Сергеевич, он вскочил и, размахивая руками, сказал:
— Напишем, чтобы он скорее выздоровел.
— Правильно! — поддержал его Генка. — Все пишут.
Зина Круглова сказала:
— Если даже Ильич не прочтет нашего письма, то ему о нем расскажут. И ему будет приятно, что все о нем помнят, любят и желают ему здоровья.
И ребята, крича и перебивая друг друга, сочинили такое письмо Владимиру Ильичу Ленину:
“Дорогой Ильич! Мы, юные пионеры и комсомольцы, шлем тебе горячий пролетарский привет. Мы хотим, чтобы ты скорее выздоровел. Мы хотим бороться за рабочее дело так же, как боролся и ты всю свою жизнь. Мы всегда готовы защищать и укреплять Советскую Россию. Выздоравливай скорее, дорогой наш Ильич!”
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОГОНЯ
Глава 15
ЛОДОЧНАЯ СТАНЦИЯ
Миша уперся ногой в скользкий от ночной росы берег, столкнул лодку в воду, перевалился через борт и вскарабкался на нос.
Поехали!
Белесый туман окутывал реку. Берега едва виднелись. Кусты ракитника достигали почти середины реки. Толстые стволы лежали над самой водой. Генка и Славка едва не задевали их веслами. Но сидевший на корме Жердяй искусно направлял лодку по узкой и извилистой речонке.
Миша засек время. Если они будут делать восемь километров в час, то к вечеру достигнут устья реки. Туда считается не то семьдесят, не то восемьдесят километров.
Размышляя таким образом, Миша зорко поглядывал по сторонам. В этот предутренний час река казалась совсем чужой. Все вдруг стало огромным, глубоким, таинственным, причудливым: неожиданно высокие деревья, верхушек которых не было видно, кусты, казавшиеся непроходимыми… Почему они никак не могут обогнуть мысок, за которым должна быть лодочная станция? Может быть, в темноте он проглядел ее?..
Миша приподнялся. В эту минуту они обогнули мыс. Сразу стало светлее. Миша увидел маленькую будку лодочной станции. Но тут же он заметил приближающуюся к станции женщину. Миша узнал ее. Это была, “графиня”. Зачем она пришла сюда так рано? Миша торопливо прошептал:
— Тихо! Не гребите!
Генка и Славка подняли весла. Лодка сразу сбавила ход. Ухватившись рукой за ветку, Миша подтянул лодку под куст орешника. Отсюда была хорошо видна лодочная станция.
Туман еще не сошел. Люди у будки казались мутными тенями. За будкой виднелся неподвижный силуэт лошади, запряженной в повозку. И оттого, что будка была очень маленькой, лошадь и телега казались громадными.
На берегу стояли “графиня” и кулак Ерофеев, отец Сеньки, маленький кособокий старичок в черном картузе и очках в железной оправе.
Лодочник Дмитрий Петрович возился в лодке, потом выпрямился и вышел на берег. Это был человек лет тридцати, среднего роста, ловкий и сильный. Миша его не то что побаивался, а чувствовал себя с ним
