наполненными страхом, сексуальностью, насилием и безумием. Ивонн вновь с чувством растерянности и полнейшей физической слабости ненадолго пробуждалась и, совершенно обессиленная, опять погружалась в свой сон.
Постепенно сновидения изменились, став спокойнее и размереннее, а когда она проснулась окончательно, основательно выспавшись и отдохнув, почувствовала в себе необыкновенную уверенность.
Наконец-то остановилась эта гигантская машина, увиденная ею во сне. Вздрогнув напоследок, этот жуткий агрегат выдал результат своей насильственной работы. Он лежал возле нее на двуспальной кровати, как маленький камешек, отшлифованный морскими волнами, в то время как по комнате медленно рассеивал белесо-матовый свет первый день наступившего года.
Ивонн не смогла сдержать улыбки. Это оказалось так просто, так очевидно, словно об этом было уже давно известно. И естественно, именно естественно: ведь она любила его. Она любила Бернхарда Экберга, любила эти карие жалостливые глаза, это чувство вины, беспомощность. Она любила его короткие пальцы, нежное лицо с ямочками на щеках, верхнюю губу и подбородок, она любила чувственные пухлые губы, легко касавшиеся тыльной стороны ее ладони, словно нос осторожного пса.
Какое значительное изменение должно было претерпеть сознание женщины, чтобы в один прекрасный день прийти к такому выводу. Сколько преград пришлось ему преодолеть.
Но теперь этот час настал.
Ивонн еще не решила, как она поступит со своим новым осознанием. Возможно, будет носить его только при себе, как удивительное тайное сокровище, о котором не скажет ни Бернхарду, ни кому бы то ни было еще. Возможно.
Встав с постели и выглянув из окна, она стала ждать новых сюрпризов. На улице выпал снег. До этого дня зима была довольно мягкой и неснежной. Теперь же на тротуарах и крышах домов лежал плотный ватный слой. А пушистые белые хлопья все продолжали падать.
Ивонн приняла душ, а потом, накинув купальный халат, стала расхаживать по квартире. Она выкинула завядшие гиацинты и коробку из-под пралине, собрала пылесосом иголки, опавшие с рождественской ели. Симон встречал Новый год в семье своего друга в Вермланде и должен был вернуться только к вечеру. Йорген появился после обеда. Он буркнул что-то про фильм, который хотел посмотреть, включил телевизор в спальне, но вскоре громко захрапел, лежа в кровати.
В двадцать минут восьмого Ивонн встретила сына на вокзале. Несмотря на то что Симон был долго в пути и уже вдоволь насладился снегом в Вермланде, он был безмерно рад непрекращающемуся снегопаду и тотчас же поехал в парк кататься на санках.
Ивонн отправилась вместе с сыном. Они ехали в розово-серых сумерках, сотканных из ночного мрака, снега и городской иллюминации. Белоснежное покрывало, такое мягкое, чистое и совершенно новое, накрыло все вокруг.
Когда Ивонн встала с саней под отяжелевшими от снега ветвями деревьев, Симон, глядя на нее, заметил с нескрываемым удивлением в голосе:
– Мама, а ты смеешься. Тебе нужно чаще кататься на санках.
Глава 20
И хотя Ивонн не решила, что ей делать с новым осознанием, за долгие рождественские каникулы ее страстное желание только усилилось. И когда она приехала в дом Бернхарда Экберга в первый понедельник сразу после Крещения, была крайне изумлена, не обнаружив его на месте.
После осеннего приступа болезни Бернхард вновь приступил к работе в банке, однако он все еще продолжал оставаться до полудня на больничном, и Ивонн вполне явственно представляла себе, как мало он теперь зарабатывал на своем рабочем месте. Мужчина приходил и уходил, когда хотел, однако теперь его уже больше не брали в расчет. Ивонн доводилось встречаться с такими людьми и раньше. Они усердно цеплялись за свое место и испытывали острую потребность в том, чтобы часами просиживать за рабочим столом, с места на место перекладывая бумаги и демонстрируя, таким образом, видимость кипучей деятельности своим друзьям и близким. Но уже на протяжении длительного срока их работа не оплачивалась.
Похоже, ему было крайне необходимо ежедневно отправляться в банк, а дома сидеть над документами с банковским логотипом, хватаясь за них, как за спасательный круг, брошенный с корабля, снова сменившего свой курс.
Ивонн прошлась по комнатам, которые выглядели непривычно мрачными и заброшенными. Она знала, что на рождественские праздники Бернхард собирался навестить жену в тюрьме, но почему-то остался дома. Несмотря на это, все выглядело так, словно в комнатах никто не жил с тех самых пор, как Ивонн последний раз приходила сюда накануне праздников. Никаких новогодних украшений не было видно – наверное, они были уже снова убраны. Ивонн не нашла ни одного из проявлений жизни, к которым так привыкла, – ни грязных чашек из-под кофе или стаканов с недопитым виски, ни разбросанных повсюду газет и скомканных фантиков от конфет. Кровать в спальне Бернхарда выглядела совершенно нетронутой с тех пор, как перед праздниками Ивонн застелила ее выстиранным покрывалом.
Затем она заглянула в комнату с телевизором на первом этаже и только тогда поняла, где он провел все праздники. Диван с помятым шерстяным покрывалом и подушками на нем служил ему кроватью, столик швейной машины – обеденным столом: на нем было полным-полно грязных тарелок и крошек от еды. Он наверняка хотел провести это Рождество в одиночной тюремной камере, точно так, как его жена, подумала Ивонн.
Она тщательно прибрала маленькую комнатку, сложила покрывало и щеткой почистила подушки, смахнув с них пару волос, а затем поднялась в спальню и посмотрела из окна в сад.
Снег снова растаял, оставив после себя слякоть, отчего темно-зеленая, словно водоросли, отяжелевшая трава на лужайке полностью оказалась в воде. Голые деревья и кустарники от высокой влажности выглядели почти черными. На улице все было покрыто мраком, и только галька каменного пруда выделялась на общем фоне да отдельные шарики снежноягодника, походившие на модель некоей необычайно запутанной молекулы.
Ивонн вгляделась в заросли сухого мискантуса. Она знала, что Бернхард иногда сидел там, уставившись на свой безжизненный пруд. Но и этот уголок оказался таким же пустынным, как и весь сад.
Затем она услышала, как открылась входная дверь, а следом раздался звук торопливых шагов на лестнице. В следующий момент Бернхард уже стоял в дверях спальни, такой невысокий, коренастый и широкоплечий, со своей мощной шеей и лицом, черты которого едва просматривались в сером зимнем сумраке комнаты. Сначала он стоял молча, опустив руки, а потом, сделав шаг вперед, остановился и выкрикнул:
– Нора, я невероятно по тебе соскучился!
Женщина подошла к нему, взяла его руку и, вплотную приблизившись губами к его губам, прошептала:
– Я тоже соскучилась по тебе.
И несмотря на то, что Ивонн была уже внутренне готова к любым последствиям, которые со все нараставшим наслаждением представляла себе в течение всей недели, она тем не менее и сама не ожидала такого развития событий. В своих фантазиях женщина представляла Бернхарда нерешительным и нерасторопным, а себя – движущей силой. Однако он первым яростно и даже неистово сорвал с Ивонн одежду и увлек ее на кровать, белое покрывало которой она стирала и сушила в ванной комнате несколько недель тому назад.
В принадлежавшей ей одежде Норы Брик нижнему белью не придавалось особого значения, и несколько мгновений Ивонн испытывала явное напряжение по поводу того, как отреагирует Бернхард на ту роскошь, которую обычная домработница носит на своем теле. Но казалось, мужчина этого не заметил. Безбожно дорогие трусики так стремительно сползли вниз, что у него не было времени обратить внимание на качество тончайшей шелковой ткани, из которой они были сшиты, а изящный бюстгальтер с белыми кружевами, казалось, и вовсе вызывал его раздражение, поскольку никак не расстегивался.
Ивонн чувствовала, что он слишком стремительно овладевает ею, и не поспевала за ним. Наверное, минул не один год со времени его последней близости со своей женой.
Внезапно он снизил темп. Когда-то Ивонн очень позабавил вопрос одного юноши, посланный им в газету
