Чужое сердце

чем ткань растягивалась в достаточной мере. Подобрав свитер, который не подчеркивал бы обвисшую грудь, я обратилась за советом к Оливеру: «Ну, что скажешь?»

Он опустил левое ухо, что в переводе значило: «Какая разница? Все равно ведь снимешь это и наденешь халат».

И он, как обычно, был прав. Сложно скрывать недостатки своего тела, когда на тебе, прямо скажем, ничего не надето.

Мы вместе отправились в кухню, где я насыпала нам обоим по миске кроличьей еды (в его случае это в буквальном смысле были сырые овощи, в моем – диетические хлопья). Насытившись, он скакнул прямо в туалетное корытце, что стояло возле клетки. В этой клетке он обычно целыми днями спал.

Кролика своего я назвала в честь Оливера Венделла Холмса-младшего, знаменитого судьи Верховного суда, оставшегося в истории под прозвищем Великий Бунтовщик. Однажды он произнес фразу: «Даже собака знает, когда ее пнули, а когда об нее споткнулись». Кролики тоже понимали эту разницу. И если уж на то пошло, понимали это и мои клиенты.

«Не делай ничего такого, чего не сделала бы я сама, – предупредила я Оливера. – В частности, не стоит грызть ножки табуреток». И, захватив ключи, я направилась к своей «Тойоте-Приус». В прошлом году я истратила практически все сбережения на эту машину с гибридным двигателем. Хотя, если честно, не понимала, почему производители авто дерут три шкуры с людей с зачатками гражданской совести. Привода на все колеса в ней не было, что изрядно попортило мне нервы в суровую нью-хэмпширскую зиму, но я рассудила, что ради спасения озонового слоя можно иной раз и бухнуться в кювет.

Мои родители переехали в Линли – городок в двадцати шести милях на восток от Конкорда – семь лет назад, когда отца назначили раввином в храме Бет Ор. Фокус в том, что никакого храма Бет Ор не было: его реформистская церковь отправляла пятничные ночные службы в школьной столовой, поскольку здание сгорело дотла. Ожидалось, что средства можно будет собрать среди прихожан, но папа переоценил возможности деревенской нью-хэмпширской паствы. И хотя он всякий раз уверял меня, что они вот-вот купят землю для постройки нового святилища, я в этом очень сомневалась. К тому же все уже привыкли читать Тору под крики школьников, играющих в баскетбол в соседнем спортзале.

Самые крупные суммы в отцовский фонд ежегодно жертвовал «ЧутСпа» – оздоровительный центр для разума, тела и духа, расположенный в самом центре Линли. Владела им моя мать. Хотя среди клиентов встречались представители всех религий, слава о ней распространилась среди храмовых сестринских общин, настоятельницы которых приезжали расслабиться и восстановить силы из Нью-Йорка, Коннектикута и даже Мэриленда. Для скрабов мама использовала соль Мертвого моря. Пищу подавали только кошерную. Рекламу ее салона разместили «Бостон», «Нью-Йорк Таймс» и журнал «Роскошные спа».

В первую субботу каждого месяца я ездила туда на бесплатный массаж, чистку лица или педикюр. Платой за услуги был обед с мамой. У нас уже выработался своеобразный распорядок: к чаю с маракуйей мы обычно успевали обсудить тему «Почему ты не звонишь?»; на салаты приходилось извечное «Я умру, так и не успев стать бабушкой»; закуски, по иронии судьбы, совпадали с вопросом лишнего веса. Стоит ли говорить, что до десерта мы обычно не досиживали. В «ЧутСпа» все было белым. Не просто белым – до ужаса белым, белым до страха вдохнуть: белые ковры, белая плитка, белые халаты, белые тапочки. Понятия не имею, как маме удается поддерживать свое заведение в такой безупречной чистоте, ведь пока я была маленькая, в доме всегда царил уютный бардак.

Отец утверждает, что Бог есть, хотя, на мой взгляд, присяжные еще не вынесли окончательный вердикт на этот счет. Но это вовсе не означает, что я не испытываю благодарности за чудеса, как все люди. К примеру, когда подошла к конторке и регистратор сообщила, что мама не сможет пообедать со мной: в последний момент ей назначил встречу оптовый поставщик орхидей. «Но вы все равно можете пройти все процедуры, – добавила регистратор. – ДиДи будет вашим эстетиком. Ваш шкафчик – двести двадцатый».

Я взяла у нее халат и пару тапочек. Шкафчик № 220 стоял в одном ряду с пятьюдесятью другими, возле которых стягивали с себя костюмы для йоги несколько подтянутых дамочек средних лет. Я пулей вылетела в соседний отсек, где, слава богу, не было никого. Там я и переоделась. А если кто-то пожалуется, что я воспользовалась не положенным мне шкафчиком № 664, мама, думаю, от меня не отречется. Введя код 2358,[7] я набрала полные легкие воздуха и зашагала в процедурную, по пути старательно избегая своего отражения в зеркалах.

В собственной внешности меня не устраивало, считай, ничего. Все изгибы моего тела попадали на неправильные участки. На голове у меня вилось целое облако черных кудряшек, что было бы сексуально, если бы я не тратила столько времени на их выпрямление. Я где-то читала, что стилисты шоу Опры Уинфри выпрямляли волосы гостьям с такой прической, потому что кудри добавляли десять фунтов в объективе камеры. То есть даже волосы увеличивали мою тушу! Глаза у меня были неплохие: чаще всего мутно-коричневые, зеленые – если мне хотелось покрасоваться, но главное, они показывали ту часть меня, которой я больше всего гордилась. Мой ум. Возможно, на обложках журналов никогда не появится мой портрет, но имя мое там прочтут еще не раз.

Проблема заключалась лишь в том, что ни один мужчина не скажет своему приятелю: «Гляди-ка, какая мозговитая пошла бабенка». Отец всегда внушал мне, какая я необыкновенная, а вот на мать я даже взглянуть не могла, чтобы не задаться проклятым вопросом: почему я не унаследовала ее осиную талию и блестящие волосы? В детстве мне хотелось одного – быть на нее похожей. Став взрослой, я прекратила попытки.

С тяжелым вздохом я вошла в зону джакузи – эдакий оазис белизны, окруженный белыми же лавками из ивовых прутьев. На этих лавках женщины – преимущественно, белые – ждали, пока терапевты в белых воротничках вызовут их по имени.

ДиДи с улыбкой подошла ко мне в своем безукоризненно чистом халате.

– Вы, должно быть, Мэгги, – сказала она. – Именно такой я вас и представляла по описанию вашей мамы.

Ну уж нет, эту наживку я не проглочу.

– Очень приятно…

Протокол этого этапа всегда ускользал от моего понимания. Ты здороваешься и тут же сбрасываешь с себя одежду, чтобы абсолютно незнакомый человек трогал твое тело… и платить за эту привилегию! Только мне одной кажется, что спа чем-то неуловимо напоминает проституцию?

– Вам, наверное, не терпится испытать на себе очищающее обертывание «Песнь Соломона»?

– Да я бы охотнее пошла к зубному врачу, чем сюда.

ДиДи понимающе улыбнулась.

– Ваша мама предупреждала, что вы можете ответить подробным образом.

Если вам никогда не делали обертывание, смею доложить, что это весьма уникальный опыт. Вы лежите на кушетке под огромным пластом «Песни Соломона» – и вы обнажены. Абсолютно. Конечно, эстетик накрывает ваше интимное место полотенцем размером с вуалетку, когда скребет ваши голые телеса. И лицо у нее при этом остается непроницаемым, как у игрока в покер: ни один мускул не дрогнет, пусть даже она одними пальцами высчитывает ваш индекс массы. И все же вы с кошмарной достоверностью осознаёте, как вы сложены, – хотя бы потому, что у вашего телосложения появляется непреложный свидетель.

Я зажмурилась и постаралась убедить себя, что, когда тебя моют под душем виши, ты должна ощущать себя королевой, а не инвалидом.

– Так что же, ДиДи, – неуверенно начала я, – давно вы этим занимаетесь?

Она развернула полотенце и удерживала его как ширму, пока я переворачивалась на спину.

– Спа я занимаюсь уже шесть лет, но сюда устроилась совсем недавно.

– Вы, наверное, хороший специалист. Мама не берет на работу кого попало.

Она пожала плечами.

– Мне нравится заводить новые знакомства.

Мне тоже нравится заводить новые знакомства, но только при условии, что эти люди одеты.

– А вы чем занимаетесь? – спросила ДиДи.

– Разве мама вам не рассказывала?