Чужое сердце

Борн не воспользовался правом на личное заявление: то ли из-за косноязычия, то ли потому, что его собственные адвокаты не доверяли ему – преступнику и настоящему варвару.

Теперь же близился к завершению второй этап – вынесение приговора; вернее, тот этап, который отличал этот суд от всех прочих, имевший место за последние полвека в юридической системе Нью- Хэмпшира. Мы уже знали, что Борн виновен. Оставалось решить, заслуживает ли он смерти.

Эта часть была похожа на первую, только сжатую для удобства читателей «Ридерз Дайджест». Обвинение вкратце перечислило все улики, представленные во время уголовного процесса, после чего защите дали возможность пробудить сочувствие к подсудимому. Мы узнали, что Борн сменил немало приемных родителей. В шестнадцать лет он поджег очередное временное пристанище и провел два года в колонии для несовершеннолетних. Он страдал от запущенного биполярного расстройства, плохо обрабатывал звуковую информацию, не справлялся с сенсорной перегрузкой, а также с трудом читал, писал и разговаривал.

Однако все это нам сообщили свидетели. Сам же Шэй Борн вновь отказался молить нас о пощаде.

И пока в зале дотлевали последние споры, я смотрел, как прокурор ослабляет узел полосатого галстука и выходит к трибуне. Одним из основных отличий обычного суда от вынесения смертного приговора является очередность выступлений. Я этого раньше не знал, но Морин – очень славная женщина, которую каждый хотел бы видеть своей бабушкой, – не пропустила ни единой серии «Закона и порядка» и, можно сказать, получила степень доктора права, не вставая с кресла. В большинстве случаев заключительное слово предоставлялось прокурору, чтобы именно его речь звучала у присяжных в головах, когда они удалятся на совещание. Но когда дело касалось высшей меры наказания, прокурор выступал первым, а потом уже адвокат получал последний шанс переубедить нас.

Ведь, в конце концов, это действительно был вопрос жизни и смерти.

Прокурор остановился перед нашей скамьей.

– Пятьдесят восемь лет ни один из моих коллег в штате Нью-Хэмпшир не просил присяжных заседателей принять столь трудное и ответственное решение, какое предстоит принять вам, двенадцати гражданам своей страны. Мы все осознаем важность этого решения, но именно таких радикальных мер требуют обстоятельства данного дела, и лишь после принятия этих радикальных мер справедливость восторжествует – в память о Курте Нилоне и Элизабет Нилон, чьи жизни прервались столь трагичным и чудовищным образом.

Он извлек огромную, одиннадцать на четырнадцать дюймов фотографию Элизабет Нилон и сунул ее прямо мне в лицо. Эта девочка, казалось, была создана из какого-то более легкого, чем плоть, материала; ножки у нее были совсем тоненькие, а волосы походили на сгустки лунного света. За такими девочками следишь на игровой площадке и думаешь, что, если бы не тяжесть кроссовок, они бы взлетели к небесам. Но на фотографии был запечатлен труп. Кровь забрызгала ее лицо и склеила волосы. Глаза были по- прежнему открыты. Платьице задралось при падении – и всем стало видно, что ниже пояса она обнажена.

– Элизабет Нилон никогда уже не научится делить в столбик, кататься на лошади или кувыркаться спиной вперед. Она не поедет в летний лагерь и не нарядится к школьному выпускному. Никогда не обует первые туфли на высоких каблуках и не насладится первым поцелуем. Она не сможет привести домой мальчика, чтобы тот познакомился с ее мамой. Ее отчим не поведет ее к алтарю. И свою сестру, Клэр, она тоже не узнает. И ей будет не хватать всех этих моментов – этих и тысячи других, но не по воле злого рока, который распоряжается автомобильными авариями и лейкемией. Нет, просто потому, что Шэй Борн решил, будто она всего этого не заслужила.

Он вытащил еще одну фотографию и продемонстрировал ее нам в вытянутой руке. Курта Нилона убили выстрелом в живот. Синяя форменная рубашка побагровела от его собственной крови и крови Элизабет. На суде мы узнали, что, когда прибыли парамедики, он отказывался отпустить дочь, пока искорка жизни еще теплилась в его теле.

– Но Шэй Борн не успокоился, отняв жизнь Элизабет. Он лишил этого божественного дара и Курта Нилона, тем самым не только оставив Клэр без отца, а Джун без мужа, но и полицию Линли без офицера Курта Нилона. Он убил тренера детской команды округа Грэфтон. Убил учредителя велосипедных гонок в начальной школе Линли. Шэй Борн забрал жизнь у государственного служащего, который, умирая, защищал не только свою дочь, но и гражданку своей страны – и общество в целом. Общество, членами которого являемся мы все. – Прокурор положил фотографии на стол лицевой стороной вниз. – Штат Нью-Хэмпшир не прибегал к смертной казни пятьдесят восемь лет, дамы и господа, и на то имелись веские причины. В огромном потоке дел, что поступали в наши кабинеты, мы не нашли ни одного, которое требовало бы столь суровой меры пресечения. И тем не менее имелись веские причины и на то, чтобы лучшие умы нашего штата не отменили смертную казнь в принципе, как поступили во многих других штатах. И одна из этих причин сейчас находится здесь.

Я проследил за взглядом прокурора, упершимся в Шэя Борна. – Если за прошедшие пятьдесят восемь лет и было совершено преступление, единственной адекватной карой за которое была бы смерть, то вот оно.

Колледж – это, своего рода, защитный пузырь. Ты попадаешь в него и на четыре года забываешь, что за стенами бушует реальный мир, пока тебя волнуют лишь вовремя сданные доклады, экзамены и пивные чемпионаты. Вместо газет ты читаешь учебники. Вместо новостей смотришь шоу Леттермана.[2] Но при всем при этом внешнему миру все же удается просачиваться сквозь оболочку пузыря – и ты узнаешь о матери, утопившей в озере машину с запертыми внутри детьми, о мужчине, пришедшем к своей бывшей жене и застрелившем ее на глазах у детей, о серийном насильнике, месяц продержавшем девочку-подростка в подвале, а затем перерезавшем ей горло. Конечно, убийства Курта и Элизабет Нилон были ужасны, но разве все прочие менее ужасны?

Слово дали адвокату Шэя Борна.

– Вы признали моего подзащитного виновным в двух умышленных убийствах, и он не считает нужным оспаривать ваше решение. Мы принимаем ваш вердикт, мы уважаем его. И все же сейчас сторона обвинения от лица всего штата просит вас закрыть это дело третьим убийством.

Я почувствовал, как между лопатками пробежала струйка пота.

– Убийство Шэя Борна никому не дарует полной безопасности. Даже если вы решите, что его не следует казнить, он никому не сможет причинить вреда. Он будет отбывать два пожизненных срока без права на досрочное освобождение. – Он положил руку Борну на плечо. – Вы все знаете, в каких условиях вырос Шэй Борн. Ему негде было научиться всему тому, чему вас научили родители. Никто не смог объяснить ему, что такое добро и что такое зло. Если уж на то пошло, никто даже не удосужился показать ему разницу между цветами и числами. Никто не читал ему на ночь сказок, которые слушала Элизабет Нилон.

Адвокат приблизился к нам.

– Вы знаете, что Шэй Борн страдает от биполярного расстройства, лечением которого не занимался ни один врач. Вы знаете, что он необучаем, а потому простейшие для нас задачи повергают его в страшное расстройство. Вы знаете, как тяжело ему выражать свои мысли. Все это привело к тому, что Шэй совершил ужасные поступки, – а в том, что он их совершил, сомнений не осталось. – Он по очереди обвел нас всех взглядом. – Шэй Борн совершил ужасные поступки, – повторил адвокат, – но я призываю вас не совершать ничего подобного.

Джун

И снова присяжные.

Странно, право же, когда правосудие доверяют двенадцати незнакомым людям. Пока длилось вынесение приговора, я почти неотрывно следила за выражениями их лиц. Там было несколько матерей, и при каждой возможности я ловила их взгляды и улыбалась им. Было несколько мужчин, судя по внешнему виду, из военных. И был один мальчик – совсем еще юный; казалось, ему бриться еще рано, не то что