Чужое сердце

– Шэй, – сказал я, – перестань, пожалуйста, кричать. А то меня отсюда выпроводят.

Он подошел ближе и приложил руки к стальной сетке.

– А может, неважно, кто ты – христианин, иудей, буддист, чернокнижник или… трансценденталист? Может, все дороги ведут в одну точку?

– Религия объединяет людей, – сказал я.

– Да уж, конечно. Каждый спор в этой стране сводится к религии. Исследование стволовых клеток, война в Ираке, право на смерть, однополые браки, аборты, эволюция, та же смертная казнь – и где, по- твоему, линия разлома? А линия разлома проходит прямехонько по твоей Библии. – Шэй пожал плечами. – Думаешь, Иисус и впрямь был бы доволен теперешним положением вещей?

Я подумал о террористах-смертниках и радикалах, штурмующих абортарии. Вспомнил репортажи с Ближнего Востока.

– Я думаю, Бог ужаснулся бы, узнай Он, что творят люди под прикрытием Его имени, – признал я. – Я думаю, кое-где смысл Его посланий искажен. Именно поэтому так важно доносить Его истинное слово.

Шэй оттолкнулся от двери.

– Взгляни, к примеру, на Кэллоуэя…

– Да пошел ты в жопу, Борн! – выкрикнул Рис. – Я не хочу, чтобы ты упоминал меня в своих россказнях. Не хочу, чтобы твой вонючий говноедский рот вообще произносил мое имя…

– …он скинхед. Он сжег храм…

– Тебе крышка, Борн! – заявил Рис. – К-Р-Ы-Ш-К-А.

– …или возьмем надзирателя, который не может смотреть тебе в глаза, когда ведет в душ, потому что знает: сложись его жизнь немного иначе, в наручниках ходил бы он. Или политиков, которые считают, что могут решать, кто нужен обществу, а кого лучше изолировать…

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Техас и Поджи схватили подносы и принялись колотить ими о стальные двери. По громкой связи раздался голос одного из офицеров:

– Что там у вас происходит?

Сейчас Шэй был трибуном. Он проповедовал своей пастве, забыв о связности повествования и всем прочем, помимо собственной славы.

– А от тех, которые вообще нелюди, которых нельзя подпускать к женщинам и детям, от тех они избавляются! Потому что это проще, чем признать: между мною и ими не так уж много различий.

Вопли, улюлюканье. Шэй чуть отступил назад, будто стоял на сцене, и поклонился. Затем вернулся на бис.

– Посмотрим еще, кто смеется последним. Одним уколом тут не обойдешься. Разруби дерево, я – там; подними камень, и найдешь меня. Взгляни в зеркало – и увидишь меня. – Шэй бесстрашно смотрел мне в глаза. – Если ты на самом деле хочешь узнать, почему люди убивают других людей, задай вопрос самому себе: а за что бы убил я?

Я вцепился в Библию, которую всегда брал на свидания с Шэем. Как оказалось, Шэй не просто сотрясал воздух. Он не потерял связи с реальностью.

Связь с реальностью потерял я сам.

Ибо, как заметил Шэй, разница между нами не так уж велика, как мне хотелось бы. Мы оба были убийцами.

Вот только та смерть, в которой виновен я, еще не наступила.

Мэгги

Когда я приехала в салон пообедать с мамой, времени на меня у нее не нашлось.

– Мэгги, – удивилась она, увидев меня на пороге кабинета, – что ты здесь делаешь?

Тот же день, то же время, тот же привычный обед, на который я так не любила ходить. Но сегодня мне не терпелось забыться, пока мои кутикулы будут приводить в порядок. С того самого момента, как отец Майкл ввалился в мой кабинет с новостями от Джун Нилон, меня одолевали сомнения. Каковы были мои истинные намерения? Чьи интересы я на самом деле защищала, ратуя за право на донорство: Шэя Борна или свои собственные? Конечно, масс-медиа охотно примутся клевать институт смертной казни, если последним поступком Шэя в этой жизни станет бескорыстное самопожертвование… Но не аморально ли это – приближать казнь человека, пусть даже он сам об этом попросил? После трех бессонных ночей мне хотелось одного: закрыть глаза, окунуть руки в теплую воду и думать о чем угодно, лишь бы не о Шэе Борне.

Мама была в короткой кремовой юбке, купленной, судя по всему, в магазине игрушек, на затылке у нее красовался шиньон.

– Ты разве забыла? – сказала она. – Сегодня к нам приезжает инвестор.

Я смутно помнила, что она упоминала новое крыло в салоне. И какая-то богачка из Вудбери, штат Нью-Йорк, планировала финансировать строительство.

– Ты не говорила, что встречаешься с ней именно сегодня, – сказала я, усаживаясь в кресло.

– Помнешь подушки! – всполошилась мама. – К тому же, я говорила об этом. Я звонила тебе на работу, а ты, как обычно, печатала что-то. Ты, наверное, думаешь, что мне не слышно! Я сказала, что обед придется отложить до четверга, а ты согласилась и сказала, что очень занята и вообще, дескать, зачем звонить на работу.

Я густо покраснела.

– Я не печатаю, когда ты мне звонишь.

Ну ладно, печатаю. Но это же моя мама – она всегда звонит по самым дурацким поводам. Можно ли устроить праздничный обед к Хануке в субботу, шестнадцатого декабря? На календаре, между тем, март. Не помню ли я, как звали библиотекаршу из моей начальной школы, потому что мама, кажется, на днях видела ее в продуктовом? Иными словами, мамины тревоги выглядят сущими пустяками по сравнению с очередным ходатайством о помиловании.

– Знаешь, Мэгги, я поняла одну вещь: чем бы я ни занималась, ты всегда находишь дела поважнее. И мне обидно, что ты пропускаешь мои слова мимо ушей. – В глазах у нее заблестели слезы. – Просто не верится, что ты приехала огорчить меня перед встречей с Алисией Голдман- Хирш.

– Я не затем сюда приехала! Я приехала, потому что приезжаю каждый второй четверг месяца. И не смей упрекать меня за то, что я не помню какого-то глупого телефонного разговора полугодичной давности!

– Глупого телефонного разговора… – тихо повторила мама. – Приятно слышать, как ты оцениваешь наши отношения, Мэгги.

Я подняла руки, признавая свое поражение.

– Все, сдаюсь. Удачи тебе на переговорах.

С этими словами я пулей вылетела из офиса. Секретарша-альбиноска проводила меня ошарашенным взглядом. И уже на стоянке я попыталась убедить себя, что плачу вовсе не потому, что всегда подвожу людей – даже если не прикладываю никаких усилий.

Отца я застала в кабинете – съемной каморке в помещении супермаркета: он ведь был раввином без храма. Он как раз был занят подготовкой проповеди к Шаббату, но все равно встретил меня улыбкой и предупреждающе поднял палец, чтобы я подождала, пока он допишет очередную гениальную мысль. Я немного послонялась по кабинету, водя пальцем по корешкам многочисленных книг. Чего там только не было: иврит и древнегреческий, ветхие и новые заветы, оккультные, теологические и философские справочники. Я взяла в руку старое пресс-папье, которое подарила ему еще в начальных классах. Раскрашенный камень должен был напоминать краба, но сейчас скорее походил на амебу. В акриловой рамке стояла моя детская фотография.

Даже тогда у меня были пухлые щеки.

Отец закрыл ноутбук.