Среди ночи за Шэем пришли. Он бился головой о стену и бредил. Обычно я слышал подобное первым, но на этот раз почему-то продолжал спать. И проснулся лишь тогда, когда нагрянули офицеры в масках и со щитами. Они окружили его подобно полчищу черных тараканов.
– Куда вы его ведете? – крикнул я, но голос взрезал горло, точно нож. Вспомнив о репетициях, я испугался, как бы не настало время для премьеры.
На мой крик обернулся один из охранников – симпатичный парень, чьего имени я не помнил, хотя в течение шести лет видел еженедельно.
– Все в порядке, Люсиус, – сказал он. – Мы просто отведем его в камеру под наблюдением. Чтобы он не причинил себе вреда.
Когда они ушли, я вытянулся на нарах и прижал ладонь ко лбу. Лихорадка: по венам моим проплывала целая стая рыб.
Когда-то Адам мне изменил. Относя его рубашки в химчистку, я нашел в кармане клочок бумаги с именем «Гэри» и номером телефона. Когда я спросил, кто это, Адам ответил, что провел с ним всего одну ночь – после открытия выставки в галерее, где он работал. Гэри был художником: создавал из парижского гипса миниатюрные городки. На выставке был представлен маленький Нью-Йорк. Он рассказал мне об элементах арт-деко на верхушке Крайслер-билдинг и крохотных листочках, вручную приклеенных к деревцам на Парк-авеню. И я представил, как Адам стоит рядом с Гэри, упершись ногами в Центральный парк и обняв его за плечи. Оба выглядели гигантскими монстрами вроде Годзиллы.
«Это была ошибка, – сказал Адам. – Просто меня возбудила сама мысль, что мною интересуется кто-то другой, а не ты».
Сложно было представить человека, которого бы не заинтересовал Адам, с его-то светло-зелеными глазами и кофейной кожей. Когда мы шли по улицам, на него глазели все мужчины – что натуралы, что педерасты.
«Все было не так, – сказал он. – Потому что это был не ты».
Мне хватило наивности поверить, что можно взять страшный яд и спрятать его так, чтобы он больше тебя не обжег. Казалось бы, после всего, что случилось с Адамом, я должен был усвоить урок. Но ревность, ярость, измена – такие вещи не исчезают просто так Они выжидают, как кобры, когда можно будет вновь нанести неожиданный удар.
Я взглянул на свои руки и увидел темные кляксы саркомы, которые уже начали сливаться воедино. Кожа моя цветом все больше напоминала кожу Адама, как будто мне было назначено такое наказание – повторить его образ в себе.
– Пожалуйста, не надо, – прошептал я. Но я молил о прекращении того, что уже началось. Я молился, хотя уже не помнил, кому я молюсь.
Мэгги
Когда суд распустили до понедельника, я отправилась в уборную и, сидя в кабинке, вдруг увидела, как под металлическую перегородку просунули микрофон.
– Меня зовут Элла Уиндхэммер, я из «Фокс-ньюз», – представилась незнакомка. – Вы не могли бы прокомментировать тот факт, что Белый Дом сделал официальное заявление касательно суда над Борном и отделения Церкви от государства?
Я даже не знала ни о каких официальных заявлениях со стороны Белого Дома. Какая-то часть меня даже затрепетала от восторга: ничего себе, сколько нам уделяют внимания! Затем я примерно представила смысл этого заявления и поняла, что нам оно вовсе не на руку. И только
– Ага. Прокомментирую, – ответила я и нажала на кнопку сливного бачка.
Поскольку мне абсолютно не хотелось попасть в осаду Эллы Уиндхэммер или еще кого-то из сотен журналистов, лишайником разросшихся на лестнице у здания суда, я укрылась в глубокой норе – ну хорошо, не совсем в норе, – в конференц-зале для переговоров с клиентами. Заперев дверь, я достала блокнот и принялась сочинять финальную речь в надежде, что репортеры найдут себе новую добычу, когда я ее допишу.
Уже затемно я наконец спрятала все заметки и взгромоздилась на высокие каблуки. Все лампы в здания суда погасли, где-то в отдалении сторож натирал паркет. Пройдя через лобби, мимо дремлющих металлодетекторов, я набрала в грудь побольше воздуха и отважно распахнула дверь.
Почти все журналисты уже разбежались, хотя я заметила вдали одного упрямца с микрофоном наперевес. Он окликнул меня по имени.
Я шагнула вперед, игнорируя его призывы.
– Без комментариев, – только и пробормотала я. И лишь тогда поняла, что это не репортер, а в руке у него не микрофон.
– Ну наконец-то, – сказал Кристиан и протянул мне розу.
Майкл
– Ты его духовный наставник, – сказал Койн, позвонивший мне в три часа ночи. – Так наставляй его.
Я попытался объяснить начальнику тюрьмы, что мы с Шэем, в общем-то, не разговариваем, но он повесил трубку, не дав мне договорить. Соответственно, мне пришлось выбраться из постели и поехать в тюрьму. Вот только дежурный надзиратель повел меня не на ярус I, а в другое место.
– Его перевели, – пояснил он.
– Почему? На него опять напали?
– Нет, он сам управился, – сказал он, и, когда мы дошли до камеры Шэя, я понял, что имелось в виду.
Большую часть его лица покрывали синяки. Костяшки на пальцах были ободраны до мяса. По левому виску сбегала тонкая струйка крови. Несмотря на то что Шэй находился в камере, его запястья, лодыжки и талию овивали цепи.
– Почему вы не вызвали врача? – возмутился я.
– Да врач уже трижды приходил, – ответил надзиратель. – Но наш мальчик срывает бинты. Поэтому пришлось его заковать.
– Если я пообещаю, что он прекратит это делать…
– Прекратит биться головой о стенку?
– Да. Вы сможете снять с него наручники под мою ответственность? – Я взглянул на Шэя, но тот упрямо отводил глаза. – Шэй? Как тебе моя идея?
Он никак не отреагировал на мои слова, а я понятия не имел, как его убедить остановить самоистязание. Тем не менее надсмотрщик жестом подозвал его к двери и снял оковы с рук и щиколоток. Цепь вокруг живота осталась на месте.
– На всякий случай, – объяснил он и ушел.
– Шэй, – сказал я, – зачем ты это делаешь?
– Пошел в жопу!
– Я понимаю, что ты напуган. Понимаю твой гнев. Я ни в чем тебя не виню…
– Видать, что-то изменилось. Потому что однажды ты меня таки
– Тогда почему ты ничего не сказал?! – взорвался я. –
