Витьки Сосновского. Надо же, как быстро летит время!
Поздний вечер. Стою в своей квартире у окна на кухне и смотрю на притихшее внизу легендарное Ходынское лётное поле. В темноте угадывается спящая, ничем не освещённая взлётно-посадочная полоса, ярко горят окна здания Министерства гражданской авиации за ней.
И дальше — переливчатая россыпь московских огней… Рядом — жена:
— А чего это ты вдруг вспомнил об этом?
— Об этом всегда нужно почаще вспоминать. А желательно вообще никогда не забывать…
15 марта 1980 года, суббота.
Опьяняющая кубанская ранняя весна: тёплый ветер, яркое солнце. Холодная, но быстро оттаивающая земля, густо насыщенный дурманящим дыханием пробивающейся жизни чистый воздух.
А кто ж по субботам летает?
Мы, курсанты третьего курса АВВАКУЛ — Армавирского высшего военного авиационного Краснознамённого училища лётчиков противовоздушной обороны страны. Нам в среднем по девятнадцать- двадцать лет, но мы уже не пацаны, мы — истребители!
Позади — успешно пройденная в небе Азербайджана полная программа лётной подготовки на учебном реактивном самолёте L-29. Затем был полугодовой период теоретической учёбы, невыносимого времени после предшествовавшего упоения полётами… И вот мы, девятнадцатилетние, берёмся за практическое овладение вполне передовым сверхзвуковым истребителем с изменяемой в полёте стреловидностью крыла МиГ-23М. Ещё и в строевых частях ПВО совсем немногие лётчики могут похвалиться освоением этой машины.
Сегодня второй день курсантских полётов на «двадцать третьих». Вчера я впервые за последние семь месяцев ощутил физическую, плотскую радость полёта, радость свободного движения в трёхмерной системе координат — движения не на плоскости, а в Пространстве!
Правда, моя эйфория была здорово омрачена тяжким чувством неумения, своей неприспособленности к новому тяжёлому защитному шлему на голове, кажущейся огромной тяговооружённости, более чем в два раза возросшим по этапам полёта скоростям. Хронически ни на что не хватало внимания.
Вчера мы с инструкторами сделали по одному полёту на «спарках» — двухместных МиГ-23УБ: я с майором Рябухиным — на облёт района полётов нашего базового аэродрома Армавир, а Витёк Сосновский с капитаном Зыгиным — в зону на ознакомление с пилотажными характеристиками самолёта. Сегодня мы «поменялись» заданиями: идёт самое начало вывозной программы. Но на сей раз в задней кабине у меня не мой инструктор — он только вчера поругался с одним из начальников и поэтому пока отстранён от полётов — а наш общий с Витьком командир звена, майор Коротков.
Зыгин и Рябухин — наши инструкторы. На первом-втором курсах мы с Витькой были в разных взводах-эскадрильях, но частенько общались с самого поступления. Сейчас же служим в «соседних» экипажах в одном звене под общим командованием майора Короткова. Соответственно, живём в соседних комнатах курсантского общежития, а наши «распорядки дня и ночи» частенько совпадают.
Помнится, как-то у медиков авиации ПВО пошла мода на поголовное вырезание курсантам лётных училищ такого человеческого «атавизма», как гланды. Подошёл и мой черёд встать перед ультимативным выбором: или «добровольное» вырезание гланд, или никаких тебе полётов! (Хотя ни разу в жизни — ни до, ни после этого — ангиной я не болел.)
И тогда — спасибо, Витёк! — ты посвятил полночи в процессе нашей совместной службы в патрульном наряде детальному описанию той недавно перенесённой тобой экзекуции. И это затем здорово помогло: для меня потом не было в этой неприятной процедуре никаких неожиданностей — всё точь-в-точь как в твоём рассказе. Конечно, пришлось немного помучиться, но уже на тринадцатый день после операции я, восстановившись, прыгал с парашютом.
…В тот трагический день, пятнадцатого марта восьмидесятого года, мы взлетели на «двадцать третьих спарках» друг за другом. Я — в зону, Витёк — по маршруту на облёт района полётов.
Отработав в зоне немного простого пилотажа, мы с «вывозящим» меня майором Коротковым пошли на круг: в стадии начальной подготовки на столь новом типе самолёта курсанту гораздо важнее отрабатывать заходы на посадку, чем всё остальное. Что важно: весь радиообмен я вёл своим персональным позывным — «сто двадцать первый», а Витёк — позывным своего инструктора Зыгина, «сто двадцать пятый».
После взлёта они сначала походили по «большому кругу», чтобы посмотреть ориентиры в районе ближней зоны аэродрома.
И вот уже после зоны я захожу на посадку, выполняю третий разворот… Короткая прямая перед четвёртым разворотом, который нужно выполнить с таким расчётом, чтобы выйти прямо в створ взлётно- посадочной полосы.
А Витёк выполнил большой круг на высоте восемьсот метров. Потом они снова прошли над аэродромом и запросили отход на маршрут с набором высоты.
Голос руководителя полётов:
— Сто двадцать п…ый, протяни немного.
Это мне, что ли? Ведь сто двадцать первый — это я… Но по всем наставлениям можно протягивать только первый, в крайнем случае — третий разворот, но никак не четвёртый! Ах, так это же команда Витьке — сто двадцать пятому…
И тот же ровный голос РП уже разрешает:
— Сто двадцать пятый, набор разрешил.
— Понял!
Это ответил то ли Витёк, то ли Зыгин — по односложной реплике голос не разобрать…
И ещё кому-то что-то разрешает-запрещает РП, а я уже, напрягаясь и потея, строю расчёт на посадку «с конвейером»: то есть так, чтобы, не останавливаясь полностью на полосе после приземления, ещё раз взлететь, пройти по кругу, зайти и сесть.
Прохожу дальний привод, докладываю о готовности к посадке с запросом последующего взлёта с конвейера. Но РП пока мне не отвечает, он запрашивает Витьку:
— Сто двадцать пятый, ваша высота?
— Сто двадцать пятый, доложите место.
— Сто двадцать пятый!
…И чего это РП так заладил, как заевшая пластинка?
— Сто двадцать пятый!
— Сто двадцать пятый…
Все экипажи, находящиеся в воздухе, притихли. В ответ на запросы РП сто двадцать пятого — тоже молчание.
— Сто двадцать первый — вам посадка и на стоянку, конвейера не будет!
Это команда уже мне. Даю короткую «квитанцию»:
— Понял.
Сажусь, освобождаю полосу, заруливаю. В наушниках слышны ставшие уже монотонными, мольбы РП:
— Сто двадцать пятый!
— Сто двадцать пятый, ответьте…
Эфир отвечает безмолвием.
Полёты прекращены. На стоянках — тишина и одно пустое место. Команда курсантам:
— Построиться! На занятия в учебный отдел… Ша-агом марш!
Волоча по бетону подкашивающиеся ноги, уходим строем с аэродрома. А из громкоговорителя транслятора радиообмена на стартовом канале радиосвязи, закреплённого на стене «высотки» — аэродромного домика лётного инструкторского и курсантского состава, ещё почему-то изредка доносятся, словно неудачные шутки, молитвы РП, обращённые к безвозвратно потерявшейся на экранах локаторов «метке»:
— Сто двадцать пятый, если вы меня слышите: выходите на привод на высоте тысяча пятьсот…
Нет, Витёк уже больше никого не слышит!
