командира взвода грузина Тцхамелидзе. Вот у него так, как я рассказал, весь взвод убежал, и его по приговору трибунала расстреляли. Но чтобы твой солдат не побежал, до боя, ты его должен подчинить своей воле, чтобы, какое бы тяжелое положение ни было, он не мог бы без твоего разрешения бросить поле боя. Это же война! Вот так мы воевали!
— Десантом на танки часто приходилось садиться?
— Бывало. Шесть человек помещается лежа на трансмиссии. Когда танки вступают в бой, мы соскакиваем и свой танк охраняем — танк идет, и мы рядом с ним. По танку стреляют. Если попало в солдата — ну, представляешь — куски мяса! Это очень страшно!
— Убитых как хоронили?
— В общей могиле солдат и офицеров.
— Неформальные лидеры во взводе, в роте были?
— У меня был бывший уголовник, весь в наколках. На ногах написано: «Они устали». На руках: «Умри, злодей, от моей руки», «Люблю мать родную и отца-подлеца». Как-то проходит мимо меня, а я стою так, жду своего заместителя. Честь мне не отдал. Я подозвал его: «А ну-ка вернись!» Он вернулся. «Застегнись!» Он застегнулся. Я говорю: «Я ж твой офицер! Твой командир. Ты проходишь мимо меня, почему честь не отдаешь?» Он смотрел-смотрел: «А! Честь, да? На, б… ть, на, б…ть, на, б…ть». Несколько раз. Я ему спокойно говорю: «Десять суток строгого ареста!» А строгий арест, значит, через день кормят — один день тебя кормят нормально, а второй день дают только воды и кусок хлеба. Посадили его. После этого как миленький честь всем офицерам отдавал. Вот воспитание, слушай! Это армия! Это ж не колхоз!
— У вас в роту приходили на пополнение так называемые «чернорубашечники»?
— Про «чернорубашечников» я и не слыхал. Но я помню, например, в Латвии на пополнение русских не давали, а давали почему-то эстонцев. Ходили слухи, что они ночью офицеров из вагонов выбрасывают. Когда наш эшелон погрузился, чтобы ехать на фронт, я был настолько испуган, что думал: «На фронте, слушай, я не погиб, а тут какой-то эстонец меня выбросит с вагона! И погибну здесь!» Поэтому ночью дежурным ставил только комсомольцев. Я сам не спал! Я боялся! В бою не боялся, а вот что мой солдат меня выбросит с вагона, вот этого боялся!
— Как вы оцениваете качество пополнения в 42-м и 45-м?
— Одинаковое. Давали, кого придется. Приходили узбеки. Очень плохие вояки. Средняя Азия вообще плохо воюет! Самые хорошие вояки — это сибиряки! Я, например, за одного сибиряка отдал бы взвод целый! Они как львы! Как сибиряк воюет, так ни один русский не воюет!
— Какой был возрастной состав роты к концу войны?
— В основном с семнадцатого — двадцать четвертого годов. Попадались и пятнадцатого, и десятого. А в самом начале у меня было четыре солдата с 1905 года! Двадцать седьмого года у меня в роте не было, да и двадцать шестого я не встречал. Образование у многих было семь классов, редко у кого десять или высшее, но так же редко встречались и те, у кого было два-три класса. Очень грамотные ребята приходили с Урала, с Алтайского края, а вот в Белоруссии очень мало встречалось ребят с 7 классами образования.
— Какой национальный состав был в вашем подразделении?
— В основном славяне, но были и армяне, и грузины, евреи. Никаких межнациональных проблем не было.
— К Вам в роту на пополнение пленные бывшие приходили?
— Бывшие пленные? Один офицер, бывший в плену и потом восстановленный в звании, у нас был. А рядовых не было. Я все время боялся попасть в плен. Ходил с пистолетом, у которого один патрон был в патроннике. Но, несмотря на это, я ни орденов, ни погон не снимал.
— Какое у вас было личное оружие?
— Автомат ППШ сначала с диском, потом с рожком. Пистолет был. Сначала «наган», потом ТТ. Но пистолет — это баловство, только к бабам ходить. Трофейного оружия у меня не было. Но вот про немецкий автомат скажу, что если он в воде несколько дней полежит, то так же будет стрелять, а наш стрелять не будет.
— Какое самое опасное немецкое оружие?
— Опасное? Все оружие! Чего боялись больше всего? Мы ничего не боялись. Чувство страха возникало, когда ты из тыла на фронт идешь. Два-три дня очень страшно. Вот как зайчик бегаешь! А потом привыкаешь. Конечно, когда стреляют и рядом с тобой люди падают и умирают в бою — страшно! Но в бою, понимаешь, человек как зверь становится. Когда бой идет, ты не думаешь, убьют тебя или не убьют. Ты думаешь только о выполняемой задаче.
— А вот какое ощущение перед атакой? Допустим, мандраж…
— Нет! Никакого мандража! Потому что, если будешь мандражировать, ни одну деревню не возьмешь!
— С политработниками как вообще складывались отношения?
— Мы их «попами» называли. Мне они были не нужны — я сам знал, какие у меня солдаты и что у них на душе.
— Со смершевцами приходилось сталкиваться?
— Да! Негодяи! Приходили и солдат спрашивали: «Ваш командир какой? Может, он вас ругает, бьет или что?» А я никогда рукоприкладством не занимался!
— Что больше любили: оборону или наступление?
— Самое плохое — это стоять в обороне. Я, например, больше любил наступление, чем оборону. Почему? В обороне командир роты почти не спит. Вот как ты можешь уснуть в обороне, когда не знаешь, твои солдаты, которые должны бодрствовать, на постах стоят или спят?! И вот ты всю ночь ходишь, проверяешь боевое охранение. А они спят. По башке их! Матом! А тебе в ответ: «Только что уснул, товарищ командир!» Вот так ходишь-ходишь, а утром уже и не поспишь. Очень я боялся, что кто-нибудь к немцам может уйти. Если из твоего взвода ушел — 10 лет тюрьмы, с заменой штрафным батальоном. У офицера огромная ответственность. С него и спрос: «Слушай, зарплату офицера получаешь, тебе доверили 40 человек, и из этих сорока человек кто-то ушел. Значит, ты плохо воспитал его. Мало разговаривал с ним, не внушил, что переход делает его изменником Родины. Значит, ты виноват». Офицеру солдаты ведь даны, как пастуху овцы.
— Было ли чувство мести, когда вошли на территорию Германии?
— Сначала было. Были плакаты: «Вот она, проклятая Германия! Отомсти за смерть наших детей и матерей!» У меня в роте эксцессов не было. Мы вместе со своим заместителем по политчасти все время в роте вели пропаганду, что Красная Армия пришла на землю Германии не как агрессор и захватчик. Наша армия пришла освободить немцев от фашистского ига.
— Вы лично как к немцам относились?
— К немцам? Ха! Как к людям, которые пришли домой ко мне и меня сонного разбудили. Это раз! Потом, они же на мою страну пошли с огнем и мечом и хотели поработить наш народ, наших детей, жен, матерей! Они враги! Будь там фашист или не фашист — мне было все равно. А вот с пленными я не воевал — это твой враг, он против тебя борется, но раз он попал в плен к тебе, надо уважать его как человека!
— В свободное время что делали?
— Офицеры играли в карты. В «очко» на деньги. Я один раз столько выиграл! Вещмешок полный! Я его в обозе оставил, до сих пор ищу тот обоз и не могу найти. Трофеи брали. Бывало, наберут часов полные карманы. Я спрашиваю: «Слушай, вот ты встретишь где-нибудь золото, а у тебя все карманы забиты, что ты будешь делать?» — «Я эти выброшу, а золото положу». — «Ты ж не знаешь, тебя, может, через полчаса убьют, для чего тебе эти часы?»… Я никогда не думал ни о золоте, ни о часах, ни о богатстве. Но из Германии домой отправил, наверное, десяток посылок — солдаты помогали собрать.
— Табак давали?
— Табака хватило вот так вот! Я даже сухумский табак получал! Очень хороший, но легкий. Я менялся с солдатами — я ему половину пачки табака, а он мне половину пачки махорки. Я табак вместе с махоркой мешал — О! Люкс!
— Деньги платили?
