поскорее вернуться в «Букетик» и спокойно провести остаток дня одетым в robe-de-chambre, за книгой, подальше от всей этой скуки.
Дамы, однако, продолжали заполнять трибуну. Барышня Са Видейра, дочь богатого коммерсанта, прошла под руку с братом, разодетая как кукла; она окидывала всех дерзким и недовольным взглядом и громко говорила по-английски. За ней появилась супруга баварского посланника, баронесса фон Грабен, монументальная и пышная, с отяжелевшим, покрытым красными пятнами лицом римской матроны; синее в белую полоску муаровое платье вот-вот готово было на ней лопнуть; барон едва не вприпрыжку спешил за супругой, держа в руке большую соломенную шляпу.
Дона Мария да Кунья встала и заговорила с посланником и его супругой: некоторое время слышалось что-то вроде индюшечьего бульканья, в котором мало-помалу сделались различимы слова баронессы: «C'etait charmant, c'etait tres beau»[80]. Барон, подпрыгивая и подхихикивая, trouvait ca ravissant[81], Аленкар, не замечаемый этими чужестранцами, принял еще более величавую позу, достойную выдающегося представителя нации: он то и дело подкручивал усы и все выше вскидывал голову.
Когда супруги проследовали на трибуну и дона Мария вернулась на свое место, поэт с возмущением объявил, что ненавидит немцев! С каким высокомерием эта бочка, из которой так и течет сало, смотрела на него! Наглая бегемотиха!
Дона Мария улыбнулась, любовно глядя на своего старого друга. Затем, повернувшись к испанке, сказала:
— Конча, разреши мне представить тебе дона Томаса д'Аленкара, нашего знаменитого лирического поэта…
В эту минуту несколько молодых людей с биноклями на груди — особенно рьяные любители скачек — поспешили поближе к скаковому кругу. Обе лошади шли мерным галопом, повинуясь длинноусым жокеям, которые не жалели хлыстов. Чей-то голос громко предрекал победу Шотландцу. Другие кричали, что первым придет Юпитер. Внезапно все замолкли, и в наступившей томительной и напряженной тишине воздух наполнился волнами исполняемого оркестром вальса из «Мадам Анго». Некоторые зрители продолжали стоять спиной к скаковому кругу, обратив взоры на трибуну, где дамы, опершись о барьер, сидели, словно в ожидании статуи Спасителя на Скорбном пути. Рядом с Карлосом какой-то господин уверял, что «все это сплошное мошенничество».
Карлос встал, говоря, что ему нужно найти Дарка; Аленкар уже оживленно беседовал с испанкой о Севилье, Малаге и Эспронседе.
Карлос мучился желанием отыскать Дамазо и расспросить его, отчего так вышло с их поездкой в Оливаес; а потом бы поскорей вернуться в «Букетик» и укрыть там обуревавшую его тоску, непонятную, ребяческую тоску, странно смешанную с раздражением, которое делало для него отвратительными звучавшие вокруг голоса и музыку и даже тихую прелесть летнего дня… Но, обогнув трибуну, он столкнулся с Крафтом: тот остановил Карлоса и познакомил его с белокурым и стройным молодым человеком, с которым он о чем-то весело переговаривался. Молодой человек оказался знаменитым Клиффордом, прославленным спортсменом из Кордовы. Вокруг них толпились зрители, с обожанием глядя на англичанина, о котором в Лиссабоне ходили легенды, — владельца лучших скаковых лошадей, законодателя моды и друга испанского короля. А Клиффорд, с немного нарочитой непринужденностью и чуть щеголяя простой спортивной курткой из голубой фланели, громко смеялся, вспоминая с Крафтом о годах, проведенных ими вместе в колледже Регби. Клиффорд сразу же любезно напомнил Карлосу, что они знакомы. Разве они не встречались почти год назад, в Мадриде, на званом обеде у Панчо Кальдерона? Так оно и было. Они еще раз обменялись теперь уже дружеским рукопожатием, и Крафт пожелал, чтобы сей цветок дружбы был орошен бутылкой здешнего, отнюдь не отменного, шампанского. Окружавшие их зеваки восхитились еще более.
Буфет был устроен под трибуной; над головами посетителей — голые доски, под ногами — земляной пол; ничем не украшенные стены, ни одного цветка. В глубине — полка, на ней шеренга бутылок и блюда с пирожками. За грубо сколоченной стойкой два официанта, одурелые и неопрятные, поспешно готовили сандвичи мокрыми от пивной пены руками.
Когда Карлос с Крафтом и Клиффордом вошли туда, там, возле одной из двух балок, подпиравших трибуну, оживленной группой стояли с бокалами шампанского маркиз, виконт де Дарк, Тавейра, какой-то бледный чернобородый юноша — он держал под мышкой свернутый красный флажок стартера — и молодой полицейский комиссар в белой шляпе: она все больше съезжала у него на затылок, лицо все больше багровело, а воротник уже весь промок от пота. Это он угощал всех шампанским и, едва завидев Клиффорда, бросился к нему с поднятым бокалом и взревел громким басом, так что задрожали стропила:
— Здоровье нашего друга Клиффорда! Первого спортсмена полуострова и славного парня! Гип, гип, урра!
Бокалы были подняты под крики «ура»; громче и взволнованней всех звучал голос стартера. Клиффорд, сияя, благодарил и не спеша стягивал перчатки; маркиз тем временем, потянув Карлоса за рукав, наскоро представил ему комиссара дона Педро Варгаса, который приходился маркизу кузеном.
— Весьма рад познакомиться…
— Вот кстати! Я неплохо придумал: все сошлись здесь, в буфете! — воскликнул комиссар. Все спортсмены должны знать друг друга… Мы — братство, а все прочие ничего не стоят.
И он, высоко взметнув руку с бокалом, пылко завопил, отчего лицо его побагровело еще сильнее:
— За здоровье Карлоса да Майа, самого элегантного мужчины в нашей стране! За несравненную ловкость, с которой он правит своими лошадьми! Гип, гип, урра!
Гип, гип, гип… Урра!
И вновь голос стартера выкрикивал «ура», взволнованней и звонче всех.
Служитель ипподрома, заглянув в буфет, позвал сеньора комиссара. Варгас, бросив на стойку соверен, вышел и уже в дверях крикнул, сверкая глазами:
— Продолжайте, мальчики! Напейтесь как следует! Эй, там, внизу! Хозяин, сеньор Мануэл, принеси-ка льду… А то у тебя тут господа пьют теплое шампанское… Пришли кого-нибудь или сам поднимись, да поживее, черт побери!
Пока откупоривали шампанское, заказанное Крафтом, Карлос пригласил Клиффорда поужинать вечером в «Букетике». Тот принял приглашение и, отпивая из бокала, сказал, что был бы счастлив ужинать в обществе Карлоса всякий раз, как они с ним встретятся.
— А! И генерал здесь! — воскликнул Крафт.
Все обернулись. И перед ними предстал Секейра, красный как перец, затянутый в кургузый редингот, делавший его еще более приземистым, в белой надвинутой на глаза шляпе и с огромным хлыстом под мышкой.
Он выпил бокал шампанского и выразил удовольствие, что случай свел его с Клиффордом.
Затем генерал обратился к Карлосу:
— Ну что ты скажешь об этом безобразии?
Своим участием в скачках генерал доволен… Но сами скачки! Хуже не бывает — ни настоящих лошадей, ни жокеев, и вся публика — полдюжины зевак; он полагает, что это последние скачки в Лиссабоне, Жокей-клуб дышит на ладан… И к лучшему! Все, для кого скачки не просто развлечение, видят, что они не привились в нашем отечестве. Скачки — это игра. Вот вы поставили на какую-нибудь лошадь? Нет? Я так и думал! В Англии, во Франции, там ставят! Там это такая же игра, как рулетка или монте… И даже банкиры бывают там букмекерами… Там в этом понимают толк!
Маркиз, которому надоело все это слушать, поставил бокал и перебил генерала, заявив, что скачки способствуют отбору лошадей для нужд армии, на что генерал, передернув плечами, возразил с негодованием:
— Что ты тут болтаешь! Ты хочешь сказать, что на скачках можно отобрать лошадей, годных для кавалерии? Чтобы кавалеристы гарцевали на лошадях-победительницах? Как бы не так! Кавалерии нужны не самые резвые, а самые выносливые лошади! Все остальное — чепуха! Скаковые лошади — это чудо природы. Все равно что бык о двух головах… С ними чего только не делают. Во Франции перед скачками их, бывает, поят шампанским!.. Вот что такое скачки!..
