– Почему?
Савельев не ответил, помолчав несколько минут, громко обратился к шоферу:
– Вроде бы не поздно, а на улицах ни души. Город как будто вымер.
– Йорубы сейчас нет, – не оборачиваясь, объяснил шофер, – Йоруба отбыл в Африку, на сафари. Пока он стреляет слонов и жирафов, народ отсыпается.
– Йоруба – это ваш губернатор Тамерланов? – уточнила Соня.
– Он самый. Герман Ефремович. Вас велено до его возвращения разместить в гостинице. Это лучший отель в городе, бывший крайкомовский. Вот как раз мы и подъезжаем.
Первый джип давно исчез. Петра Борисовича повезли на территорию губернаторского дворца, в гостевой дом.
– Когда же возвращается ваш Йоруба? – спросил Савельев.
– В понедельник, – шофер лихо подрулил к ярко освещенному крыльцу массивного темно-серого здания.
Это был гипертрофированный образец послевоенного сталинского ампира. Барельефные фигуры мускулистых мужчин и женщин с циркулями, свитками, отбойными молотками освещались снизу прожекторами. В толстых световых столбах бешено кружили снежные мухи. Над козырьком сияли латинские буквы «VUDUT PALACE», над буквами полукругом – пять звезд. Возле машины возник детина в красно-синей униформе, извлек из багажника сумки, погрузил на тележку. Лакей в ливрее распахнул дверь.
Холл был отделан розоватым мрамором, украшен колоннами, античными статуями, пальмами, коврами, цветными мозаичными панно с авиаторами, сталеварами, пионерами, физкультурницами. Между панно висело штук пять картин в роскошных позолоченных рамах, писанные маслом портреты одного человека, седовласого красавца-азиата.
Красавец в кабинете за письменным столом. Он же в открытой степи, на гнедом скакуне. Он же в нарядном национальном костюме, на фоне юрты.
Из-за колонны, цокая каблуками, явилась высокая полная блондинка в белой блузке и черной юбке, растянула алые губы в широчайшей, сладчайшей улыбке и пропела тонко, с придыханием:
– Приветствую дорогих гостей от всей души!
Приблизившись к Соне, она схватила ее руку, сильно затрясла, повторяя уже тише, интимней:
– Софья Дмитриевна, добро пожаловать, рада от всей души, от всей души рада.
Дима рукопожатия не удостоился, ему достался только кивок и скромное «Добрый вечер, господин Савельев».
Дама зашла за стойку и выложила две заполненные анкеты. Паспортные данные Сони и Димы были внесены заранее, каллиграфическим почерком. Оставалось только расписаться.
Над стойкой висел самый большой портрет. Он представлял седовласого красавца в полувоенном белом кителе, отяжеленном наградами, среди которых Дима заметил орден Ленина и орден Боевого Красного Знамени.
– Простите, – обратился он к даме, – кто изображен на всех этих портретах?
Администратор окинула Диму надменным взглядом и сообщила:
– Герман Ефремович, наш губернатор.
– А сколько ему лет?
Вопрос даму обидел, словно Дима бестактно поинтересовался ее собственным возрастом, она поджала губы и отвернулась.
– Я потому спрашиваю, что тут он в орденах времен Отечественной войны, – объяснил Дима.
– Ну и что?
– Если он успел повоевать, ему сейчас должно быть не меньше восьмидесяти.
– На данном портрете изображен Ефрем Германович, отец Германа Ефремовича, – громко, тоном экскурсовода, объяснил пожилой портье.
– Он тоже был губернатором? – спросила Соня.
– Ефрем Германович был первым секретарем Вуду-Шамбальского крайкома партии.
Портье отправился провожать Соню в номер. По гигантскому трехкомнатному люксу можно было кататься на велосипеде. Прямо в спальне на мраморном подиуме стояла ванна на бронзовых львиных лапах. Имелась еще просторная ванная комната с джакузи, сауной и душевой кабинкой.
В кабинете над дубовым письменным столом Соня с изумлением обнаружила парадный портрет Сталина в форме генералиссимуса.
– Зимой пятьдесят третьего Иосиф Виссарионович намеревался лично посетить наш город. Никуда уж не ездил, а к нам вот собирался. Но не успел, расхворался совсем, а в марте умер, – грустно, как о добром знакомом, сообщил портье.
Соня поблагодарила старика, сунула ему в руку несколько мелких купюр. Он удалился, почтительно кланяясь. Как только дверь за ним закрылась, Соня вытащила ноутбук. Ей не терпелось спокойно прочитать последнее послание от деда, которое она смогла только пробежать глазами в самолете.
Текст на мониторе расползался, буквы таяли. У Сони защипало глаза, она решила, что это от усталости, тряхнула головой, включила музыку. Заботливый Агапкин закачал ей много всего, в том числе ее любимого Мендельсона. Под скрипичный концерт она продолжила чтение.
