поднял жалюзи.
– Ну, не станем вам мешать, – сказал он и вернулся к Соне, – пойдем.
Она не шелохнулась.
– Соня, пойдем.
– Подожди. Я хочу посмотреть. Они здорово играют.
Шарик продолжал взлетать и цокать. Ни разу не упал. Оба игрока стояли неподвижно, даже руки с ракетками почти не шевелились, отбивая очередную точную подачу.
От дальнего игрока Соню отделяло метров десять. Он был почти одного роста с ближним, но не такой толстый. Тоже в спортивном костюме, но зеленом. И без шапочки. Волосы, то ли седые, то ли вытравленные до белизны, острижены очень коротко. Нельзя определить, мужчина это или женщина.
– В чем дело? – шепотом спросил Дима.
Она не ответила. Глаза ее, не моргая, всматривались в лицо дальнего игрока.
– Соня, что с тобой? – Дима взял ее за плечи и слегка потряс. – Проснись, пожалуйста.
Она болезненно сморщилась, зажмурилась, помотала головой. Губы шевельнулись, пробормотали почти беззвучно:
– Нет, нет, нет…
Позади, в коридоре, стукнула дверь. Соня вздохнула, вполне осмысленно взглянула на Диму, сказала:
– Прости, все в порядке.
Из коридора к ним быстро шла высокая стройная женщина в теплой куртке, накинутой поверх белого халата.
– Добрый день. Вы Софья Дмитриевна?
– Да, здравствуйте, – ответила Соня нормальным, живым голосом и улыбнулась женщине.
– Ну, слава богу, я уже начала волноваться. Охрана сообщила, что вы приехали, а вас все нет. Я Орлик Елена Алексеевна. Очень рада познакомиться.
Ей было слегка за сорок. Тонкое лицо, высокий выпуклый лоб, большие серые глаза, гладкие темные волосы с проседью, открытая детская улыбка. Под халатом джинсы, вишневый свитер. Стоило ей появиться, шарик перестал цокать. Игроки положили ракетки на стол, вышли из холла, бочком просеменили через лестничную площадку в коридор и скрылись за одной из дальних дверей. Разглядеть лицо игрока в зеленом костюме так и не удалось. Голова опустилась совсем низко, видна была только макушка. Сквозь белую щетинку просвечивала кожа и ровный крестообразный рубец.
– Елена Алексеевна, это ваши сотрудники? – спросил Дима.
– Их прислал Герман Ефремович, они налаживают тут всю электронику, компьютеры, микроскопы. Я их не знаю, они только сегодня явились. Немного странные, да? Идемте, я покажу вам лабораторию.
Глава четырнадцатая
Доктор Тюльпанов явился в кабинет к Михаилу Владимировичу без предупреждения, без стука. Проскользнул в дверь, закрыл ее и трижды повернул ключ в замке.
– Мы погибли! – прошептал он, глядя на профессора сумасшедшими красными глазами. – Этот человек ни перед чем не остановится. Он убьет меня, вас, а потом сам застрелится.
Михаил Владимирович собирался домой. Был одиннадцатый час вечера. Сегодня утром Андрюша вдруг нарушил обычное мрачное молчание и попросил: «Папа, приходи, пожалуйста, пораньше».
– Кажется, он оттаивает, – шепнула Таня, – ему нужно о чем-то поговорить с тобой. Не задерживайся ни в коем случае.
– Миша, тебя целый день нет, приходишь поздно, смотри, вот помру без тебя, не простившись, – сказала няня, когда профессор заглянул к ней.
– Дед, пока не вернешься, спать не буду, – заявил Миша.
Мармозетка Марго запрыгнула к Михаилу Владимировичу на плечо, обняла за шею и никак не отпускала. Пришлось пообещать всем, включая обезьянку, что сегодня он вернется домой до полуночи.
Больничный день пролетел на редкость легко и быстро. Никаких сюрпризов, никаких звонков из Кремля. Но вот – пожалуйста, в последнюю минуту явился Тюльпанов с безумными глазами и невнятным паническим бормотанием.
– Он рвался к вам подняться, я еле удержал. Я обещал, что приведу вас. Слава богу, вы еще здесь. Я уверен, он сам ее подстрелил, а теперь требует, чтобы мы, чтобы вы спасли! Лично вы, и никто другой! Но это невозможно, я попытался объяснить ему, кровотечение сильное, остановить не удается. Она потеряла около литра и продолжает терять.
Михаил Владимирович снял пальто, надел халат, отпер дверь и помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени.
– Уфлис, весьма влиятельный чекист, привез раненую, Карасеву, тоже чекистку, – объяснял на бегу, сквозь одышку, Тюльпанов, – двадцать семь лет, огнестрельное брюшной полости. Кажется, повреждена селезенка. Кровяное давление совсем низкое, сердце слабое, от наркоза может не проснуться. Редькина я уже вызвал.
Дверь в приемный покой была распахнута. Снаружи застыли два молодых чекиста с маузерами. Внутри сестра и фельдшер прижались к стене. Мужчина в кожаной куртке стоял возле каталки, спиной к двери. В левой руке он держал кружку с водой, в правой револьвер. На каталке лежала женщина, накрытая простыней до подбородка. По простыне растеклось огромное кровавое пятно.
– Пить, пить, – повторяла женщина.
Мужчина пытался напоить ее, но не мог приподнять ей голову. Правая рука была занята револьвером, направленным на фельдшера и сестру. Капли воды из кружки шлепались женщине на лицо. Она облизывала губы. Мужчина тихо, страшно матерился.
– Ей нельзя пить, нельзя, – монотонно твердила сестра и вжималась в стену так, словно хотела просочиться в соседнее помещение.
Фельдшер зажмурился и молчал. Михаил Владимирович бесшумно пересек комнату, приблизился к кожаному сзади, ухватил за запястье руку с револьвером, дернул вниз и за спину. Револьвер выпал на кафельный пол. Профессор оттолкнул его ногой подальше. Резкий звук привел в чувство фельдшера и двух чекистов у двери. Фельдшер поднял револьвер. Чекисты влетели в приемный покой и направили свои маузеры на Михаила Владимировича.
– Товарищи, товарищи, это профессор Свешников, не надо в него стрелять, – испуганно залопотал Тюльпанов.
Кожаный глухо матерился, пытался развернуться, вырвать руку. Кружку он выронил, вода пролилась, сапог его заскользил по мокрому полу, он потерял равновесие.
– Да возьмите же его, нет сил держать, или я вывихну ему сустав, – сказал Михаил Владимирович.
– Товарищ Уфлис, – спросил один из чекистов, мальчик не старше восемнадцати, – что нам делать, товарищ Уфлис?
– Это контрреволюция, мать твою! Шлепни гада! Пли! – прохрипел Уфлис.
Он бы вырвался, но осмелевший фельдшер схватил его за левую руку. Сестра кинулась к двери, чтобы вызвать больничную охрану, однако чекисты преградили ей путь.
– Сию минуту отпустите товарища Уфлиса! – крикнул второй, постарше. – Вы за это ответите!
– Чем мы занимаемся? Тут человек истекает кровью, надо срочно оперировать, а приходится усмирять пьяного негодяя, – сказал Михаил Владимирович, – отпустим его, он станет драться.
– Не стану, – прохрипел Уфлис, – не трону вас, обещаю. Но если не спасете ее, я вас убью.
Михаил Владимирович отпустил его руку, ни на кого не глядя, подошел к раненой. Она была в сознании, но пульс едва прощупывался.
– Больно. Дайте пить, пить, – повторяла она и облизывала белые сухие губы.
– Готовьте третью операционную. Нужен рентгеновский снимок, но времени нет. Мы ее теряем.
В приемный покой вошли Бокий, Редькин, с ними три красноармейца из больничной охраны.
Михаил Владимирович поздоровался и спросил:
– Где вы были раньше? Я же просил не пропускать сюда никого с оружием.
– Глеб, они не давали ей пить, она просила воды, они не давали, нарочно, а твой хваленый профессор
