затылок. И принадлежал инопланетянину, у которого весь скелет хрустальный.
– Я тоже смотрела последнего Индиану, – кивнула Орлик, – версия с инопланетянами самая модная. Никто не понимает, как эти черепа сделаны. Точно таких артефактов пока найдено всего два, в Южной Америке, при раскопках в районе древних городов майя. После реконструкции лиц они тоже оказались дамскими. Те две дамы были индианками. Еще есть штук десять похожих, но они значительно примитивней, грубей. Этот наш – третий. Даже при помощи современных технологий воспроизвести его невозможно. Он вырезан из цельного куска кварца. Кристалл не выдерживает такой обработки, он трескается, и шлифовать до такой гладкости пришлось бы лет триста. А тут еще внутри всякие призмы, линзы, каналы, тоже идеально отшлифованные. Лучшие в мире специалисты по кварцу из фирмы «Хьюлетт-Паккард» исследовали первый череп. Его нашли в 1924 году, на руинах древнего города майя в джунглях полуострова Юкатан. Специалисты заявили, что проклятая штуковина вообще не должна существовать на свете. Тот, кто ее сотворил, не имел ни малейшего понятия о кристаллографии, игнорировал оси симметрии. Череп обязан был развалиться.
– Может, его не вырезали, а вырастили? – Соня опять склонилась над черепом. – Мало ли на что способны были ваши любимые сонорхи? Вполне могли разработать методы выращивания кристаллов заданной сложной формы. Мы не знаем.
– Да, пожалуй, единственное более или менее достоверное объяснение, что это выращенный кристалл, – кивнула Орлик, – но я не думаю, что создали череп сонорхи.
– А кто же?
– Есть у меня одна версия, впрочем, совершенно еретическая и безумная. Всегда так, стоит глубже копнуть, и обязательно обнаружишь какой-нибудь сюрприз. Сонорхи поклонялись дьяволу. Сообщества, сознательно исповедующие сатанизм, абсолютно непродуктивны. Они никогда не могли создать собственную науку, цивилизацию, материальную культуру. Они только присваивали чужое, уродовали, уничтожали.
– Все древние цивилизация были жестокими, – заметила Соня, – человеческие жертвоприношения, реки крови.
– Да. Внутри каждой цивилизации обычно кто-то занимается мучительством и убийством, а кто-то наукой, искусством, архитектурой. Но это были разные люди. То, что мы называем прогрессом, развитием, происходит не по магической воле тайных обществ, не по приказу великих вождей, а потому, что один умница придумал колесо, другой сконструировал плуг, третий прялку, четвертый оросительную систему и так далее, через века. Микроскоп, летательный аппарат, компьютер. Хрустальный череп создать мог только очень образованный и одаренный человек. Возможно, у него был дурной характер, он распутничал, не возвращал долги, в припадке ярости лупил подмастерьев, в припадке тоски напивался до безобразия. Но он не убивал детей и женщин, чтобы умилостивить дьявола. И череп он создал вовсе не для ритуальных таинств. Я уверена, цель у него была вполне научная. Физика, химия, а может, медицина и биология. Или это носитель информации, вроде компьютерного диска.
– Между прочим, тут внутри есть штучка, похожая на шишковидную железу, – сказала Соня, – как раз в центре, где и положено ей быть. Немного крупней натурального эпифиза. Она розоватая. Нет, скорее, голубоватая. Она меняет цвет. О, Господи! – Соня отпрянула от черепа, зажмурилась, помотала головой. – Посмотрите, может, мне почудилось?
Дима и Орлик подошли к черепу.
– В центре свечение, как будто маленькая синяя лампочка. Там шевелится что-то, – испуганно прошептала Орлик, – что-то живое. Может, клещи случайно заползли? Нет, оно вытянутое, похоже на змей. Ой, мамочки, они танцуют, они смотрят на меня! Простите, не могу, не понимаю, – она отвернулась и отошла.
– А я вообще ничего не вижу, – Дима снял очки, потом опять надел, – объясни, что ты там углядела.
Соня кинулась к своей сумке, вытащила мобильник.
– Я почти уверена, что не получится, но все-таки попробую заснять. Тут довольно мощная видеокамера, правда, я еще ни разу ею не пользовалась. Череп лучше поставить на табуретку, так удобней.
С телефоном в руке Соня медленно передвигалась вокруг табуретки на коленях. Дима светил фонарем на череп, направлял луч то в затылок, то в глазницы. Орлик отошла подальше, в угол.
– Мне немного не по себе, – призналась она и натянуто улыбнулась, – я лучше потом посмотрю, на экране.
Действо длилось минут десять, в полной тишине, слышен был только шорох Сониных джинсов по плитке пола и мягкий гул люминесцентных ламп. Наконец Соня поднялась с колен. Дима выключил фонарик.
– Череп убираем в сейф прямо так, голышом? – спросила Орлик.
– Конечно. Что ему сделается? – Соня сохранила отснятое, бросила телефон в сумку. – Пойдемте наверх, там перегоним в компьютер и просмотрим. Сама не знаю, что получилось.
Глава пятнадцатая
Валя Редькин жил один, в крошечной комнате туго уплотненной квартиры на Сретенке. Он так ослаб, что Михаил Владимирович не решился везти его туда, оставлять одного, и повез к себе.
Утром Валя крепко спал, Михаил Владимирович не стал его будить, уехал в больницу, провел там весь день. Доктор Тюльпанов пытался узнать подробности операции, уговаривал позвонить Бокию, сказать, чтобы ни в коем случае не выпускали из тюрьмы Уфлиса.
– Операция самая ординарная, под гипнозом больная уснула, пуля повредила несколько брюшинных вен. Больная потеряла слишком много крови, в этом вы, Николай Петрович, оказались правы. Спасти ее не удалось, – сухо сообщил профессор, – звонить я никому не стану. Пусть там, на Лубянке, сами решают, кого сажать, кого выпускать.
– Обиделись, что я ушел? – вкрадчиво спросил Тюльпанов. – Подумали, я испугался, не хочу влезать в это?
– Перестаньте, Николай Петрович, честное слово, мы с вами не гимназисты младших классов, чтобы обижаться, – поморщился профессор.
– Стало быть, вы меня не осуждаете? А то я переживаю, вдруг вы думаете обо мне дурно?
Михаил Владимирович только улыбнулся в ответ.
– Вот, чтобы вы поняли, как я к вам отношусь, я сам сегодня же непременно позвоню на Лубянку и потребую держать Уфлиса взаперти, под стражей, – пообещал Тюльпанов.
Однако звонить не пришлось. Бокий лично явился в больницу и первым делом сообщил:
– Уфлис признался, что сам выстрелил в Аделаиду Карасеву, из ревности. Лена Седых уже передала мне пулю, мы проведем экспертизу, но в общем, и так все ясно. Где Редькин?
– У меня. Спит.
– Дзержинский срочно требует его. Я пошлю за ним людей.
– Глеб Иванович, Валю не надо сейчас трогать, пусть выспится. Ему досталось этой ночью.
– Да? А что произошло?
Михаил Владимирович подробно рассказал, что произошло. Бокий слушал молча, с непроницаемым лицом. Потом спросил:
– Вы абсолютно уверены, что голос продолжал звучать, когда сердце уже не билось?
– Абсолютно уверен.
– У вас есть какие-либо приемлемые объяснения?
– То, что приемлемо для меня, вы назовете абсурдом, – Михаил Владимирович пожал плечами, – сразу скажу, что групповая галлюцинация исключается. Жаль, вы лично не присутствовали.
– Надеюсь, мне еще представится случай, – Бокий неприятно усмехнулся, одними губами, глаза при этом остались жесткими, смотрели на профессора в упор, не моргая. – Ну, а что все-таки с Редькиным?
– Он ослаб, едва не потерял сознание. Он выглядел и чувствовал себя значительно хуже, чем после работы с Линицким. Кровяное давление упало. Его нельзя сейчас трогать, он должен восстановить силы. Хотите, я сам поговорю с Дзержинским?
– Ладно, – Бокий махнул рукой, – пусть отоспится. Все равно от него в таком состоянии толку не будет. Феликса я беру на себя. А на вас доносец, Михаил Владимирович. Извольте ознакомиться.
Бокий вытащил из портфеля тонкую картонную папку, раскрыл, протянул профессору.
