«Партизанская война» представляла собой руководство по ведению партизанской войны, основанное на его собственном недавно приобретенном опыте. Будучи сам когда-то вдохновлен работами Мао, Гевара теперь хотел передать полученные Кубой уроки другим латиноамериканским странам. Книга была опубликована только в 1960 г., но до того Че пользовался ее материалами в своих публичных выступлениях.
Как только Че стал жить в Тарара, работа по созданию НИАР пошла полным ходом. Фидель, сам примерно в то же время переехавший на виллу в Кохимаре, назначил председателем комиссии по аграрной реформе Нуньеса Хименеса. В комиссию входили Че, старый друг Фиделя коммунист Альфредо Гевара, Педро Мирет, Вильма Эспин — ставшая в январе женой Рауля — и два консультанта из НСП. Комиссия каждый вечер собиралась в доме Че в Тарара, для того чтобы внести изменения и дополнить проект, составленный в доме Гарсиа Валя. Проект держали в полном секрете от министров правительства Уррутиа, и, уж конечно, номинальный министр сельского хозяйства Умберто Сори-Марин не был приглашен на эти заседания.
Необходимость соблюдения секретности объясняет, почему столь яростно отреагировал на статью в одном из журналов, в которой упоминалось, что он живет на роскошной вилле в Тарара. 10 марта его ответ был напечатан в «Революсьон». «Внешне безобидная» статья под названием «Команданте Че поселился в Тарара», писал он, «пытается намекнуть на что-то нелицеприятное» в его «поведении как революционера».
Развитие событий в Гаване не прошло незамеченным и для Москвы. Для Советов Че тоже стал фигурой, привлекающей особое внимание.
Еще в январе 1959 г. ЦК КПСС решил отправить в Гавану секретного агента, чтобы разведать обстановку и оценить возможность установления отношений с новым режимом. Было решено, что первым, с кем свяжется агент, должен быть Че Гевара.
Агента КГБ звали Александр Алексеев. До вызова в Москву в августе 1958 г. он работал под дипломатическим прикрытием в советском посольстве в Буэнос-Айресе. В начале своей карьеры разведчика он побывал в Испании во время гражданской войны.
Впервые Алексеев услышал о Че Геваре в 1957 г., когда еще жил в Аргентине: от друзей в Университете Буэнос-Айреса. «Эти ребята были революционерами, — вспоминает он, — и всегда с гордостью говорили о Че, потому что их соотечественник сражался вместе с Фиделем». Но, признается Алексеев, тогда он не уделял Кубе большого внимания. «Я не особенно думал о кубинской революции. Я считал, что она будет такой же, как любая другая латиноамериканская революция, и я не был уверен, что все это серьезно».
Вернувшись в Москву, Алексеев был назначен главой Отдела стран Латинской Америки в Комитете по культурным связям с зарубежными странами, непосредственно связанном с советским руководством. Он занял новую должность в декабре 1958 г., а через несколько недель пришли новости о победе кубинской революции, и Москва быстро признала новый режим. Вскоре после этого начальник Алексеева Юрий Жуков, находившийся в прямом контакте с Никитой Хрущевым, сказал Алексееву: «Александр, я думаю, вам следует поехать и посмотреть, что это за революция. Похоже, она антиамериканская и будет неплохо, если вы туда съездите. Вы лучшая кандидатура, потому что знаете испанский, бывали в Аргентине, а Че — аргентинец, и есть возможность установить контакт».
Однако не все было так просто. Хотя Москва признала правительство Кастро, дипломатические связи между двумя государствами еще не были установлены. Было решено, что Алексеев поедет в качестве журналиста, и запрос на получение визы был отправлен через кубинское посольство в Мексике. Началось ожидание.
Георгий Корниенко, высокопоставленный советский чиновник, работавший в то время в Отделе международной информации ЦК, согласен с мнением Алексеева, что СССР стал разыгрывать свою карту уже после того, как восстание Кастро победило. «Я помню, как в январе 1959 г., когда Кастро провозгласил новый режим, Хрущев спросил у нашего отдела: 'А что они за ребята? Кто они такие?' Но никто не смог ответить на его вопрос… Мы послали запрос в наше зарубежное отделение, а потом в разведку и в другие места. Через несколько дней пришла телеграмма из одной из латиноамериканских столиц — кажется, из Мехико — с информацией о Кастро и его людях. И суть ее была такова, что если не сам Фидель, то возможно Рауль <…> и очень вероятно Че <…> и другие близкие к Фиделю люди стоят на марксистских позициях. Я присутствовал, когда эту информацию передали Хрущеву. 'Если дело и правда обстоит так, — сказал он, — если эти кубинцы марксисты и создали какую-то форму социалистического движения на Кубе, то это просто потрясающе! Это будет первая страна с социалистическим или просоциалистическим правительством в Западном полушарии. Это будет очень хорошо, очень хорошо для дела социализма!'»
Однако более тщательное изучение фактов показывает, что в Кремле вовсе не случайно «открыли» Кубу, глянув на глобус после получения новостей о революции. В январе в Гавану приезжали один советский журналист и профсоюзная делегация. Связи между находившимися в эмиграции лидерами НСП и Кремлем существовали в течение всей гражданской войны. Быстрое решение Москвы признать новый режим, контакты представителей кубинской компартии с Фиделем, Раулем и Че в сьерре — не говоря уж о предшествовавшем общении последних с такими советскими чиновниками, как Юрий Папоров и Николай Леонов (оба они вскоре появятся на Кубе в качестве советских эмиссаров), — все это показывает, что у Советов был интерес к Кубе еще до победы повстанцев в январе 1959 г. Судя по всему, шестеренки политической машины Кремля закрутились где-то в середине 1958 г., после того как провалилось наступление армии в Сьерра-Маэстре и шансы повстанцев на победу сильно выросли.
Безусловно, в отношении Кремля к Кубинской революции присутствовала и некоторая доля скептицизма: ведь революция эта не была результатом действий НСП, произошла не под руководством партии. Кастро по-прежнему оставался темной лошадкой. Хотя некоторые позитивные факты были налицо — Фидель позволил партии выдвинуться, а ближайшие его соратники (Че и Рауль) являлись марксистами, — судить было еще рано.
Тем временем Гавана имела все основания умышленно затягивать выдачу визы Алексееву. Выдавать «журналистскую» визу известному советскому разведчику было на тот момент неразумно. Более того, соответствующее ведомство пока что находилось в руках Роберто Аграмонте, антикоммунистически настроенного представителя Ортодоксальной партии, который вряд ли мог беспристрастно отреагировать на такой запрос о выдаче визы. Потеря доверия со стороны союзников Фиделя, многие из которых по-прежнему считали, что он просто тянет время, прежде чем двинуться против беспринципных «красных», вызвала бы страшный раскол, который он не сумел бы предотвратить.
И, что еще более важно, ему нельзя было раздражать США. Первой целью внешней политики Фиделя было достичь некоего «модус вивенди» с Вашингтоном, нужно было добиться хотя бы того, чтобы он не покончил с революционным режимом, пока тот еще не встал на ноги. Заигрывания с СССР тут явно были не к месту. Че, напротив, не хотел иметь никаких дел с США и стал уже готовиться к тому, чтобы открыть перед ними карты, что, по его мнению, было неизбежно.
15 апреля Фидель вылетел в Вашингтон в сопровождении многочисленной делегации, куда входили самые консервативные, самые проамерикански настроенные министры и финансовые советники. Радикалы,
