тринадцать крестьян, которые прятались поблизости от того места, где ранее располагались партизаны. Разоблачив это зверство в «Кубано либре», Че также оценил потери врага: по его мнению, он потерял от восемнадцати до двадцати двух человек убитыми. Сами военные, однако, распространили другие сведения: в официозном печатном органе сообщалось, что в бою погибли «шестнадцать повстанцев и пять солдат».
Следующие недели были отмечены ростом числа партизанских диверсий по всей стране. Затем, 23 февраля, в результате одной из наиболее нашумевших акций, устроенных движением, боевая группа «26 июля» захватила Хуана Мануэля Фанхио, знаменитого на весь мир аргентинского автогонщика, который приехал в Гавану для участия в международном турнире. Выпущенный впоследствии на свободу целым и невредимым, Фанхио заявил, что его похитители «вели себя дружелюбно и обращались с ним тепло и сердечно».
«Директория», парализованная было катастрофой, постигшей ее при попытке нападения на президентский дворец в марте 1957 г., вновь заметно активизировалась. Ее небольшая военизированная группировка уже несколько месяцев действовала в горах Эскамбрай близ Сьенфуэгоса. Руководил ею Элой Гутьерес Менойо, брат которого погиб во время нападения на дворец. Помогал ему американский ветеран Уильям Морган. В феврале к ним из Майами прибыло еще пятнадцать человек во главе с Фауре Чомоном. Они совершили несколько вылазок, а затем выпустили крикливую прокламацию, в которой пообещали обеспечить на Кубе богатые возможности в сфере труда и образования, и призвали к созданию «конфедерации американских республик». Услышав эти новости, Фидель выступил в роли великодушного старшего товарища, отправив записку, в которой приветствовал присоединение партизан «Директории» к «общей борьбе» и предлагал свое содействие.
Фидель предпринял новые шаги по расширению театра военных действий. 27 февраля он назначил трех лучших своих лейтенантов — Рауля Кастро, Хуана Альмейду и Камило Сьенфуэгоса — на должности команданте, дав в распоряжение каждому по колонне. Раулю предстояло открыть «Второй восточный фронт» в Сьерра-Кристаль на северо-востоке Орьенте, в непосредственной близости от американской военно-морской базы в заливе Гуантанамо, а Альмейде — «Третий восточный фронт» на востоке Сьерра- Маэстры до города Сантьяго. (Область военных действий для Камило было решено определить после того, как он оправится от ран, полученных при Пино-дель-Агуа.)
Фидель также занялся укреплением своей власти на «освобожденной территории». Бывший адвокат Умберто Сори-Марин, участвовавший в октябрьских «судах над бандитами», теперь работал над созданием юридической базы для управления захваченной повстанцами территорией. Затем Сори-Марин разработал закон об аграрной реформе, который должен был дать «юридическое» обоснование массовому угону скота из крупных хозяйств и перераспределению его между партизанами и местными крестьянами. В марте было положено начало созданию тренировочной военной школы для новобранцев и офицеров в Минас-дель- Фрио. Общее руководство ею было поручено Че, а повседневное управление доверено Эвелио Лафферте, недавно вступившему в ряды партизан.
Любопытно, что еще месяцем ранее двадцатишестилетний лейтенант Лафферте воевал на стороне правительственных войск против партизан в бою при Пино-дель-Агуа и из всех лидеров повстанцев более всего боялся именно Че Гевару. «Армейская пропаганда против Че была очень мощной. Говорили, что любого солдата, попавшего к нему в плен, он привязывает к дереву и вспарывает ему штыком живот, выпуская кишки».
Попав в плен, Лафферте предстал перед внушавшим ужас аргентинцем. «Че сказал мне: 'Так ты один из тех офицериков, которые хотят покончить с Повстанческой армией?' Он еще раз повторил слово «офицерик», и это меня разозлило». Уверенный в том, что повстанцы намереваются убить его, Лафферте отправился в импровизированную тюрьму в лагере Че в Ла-Месе, но, поскольку обращались с ним весьма уважительно, постепенно стал понимать, что ничего страшного не произошло.
В руках повстанцев оказался человек, потенциально весьма им полезный: Лафферте был подающим большие надежды молодым офицером. Фидель лично предложил ему встать на их сторону. Проведя в заключении месяц, Лафферте принял предложение, после чего незамедлительно получил от Фиделя звание капитана, а также приказ заведовать военной школой под общим руководством Че в Минас-дель-Фрио.
Че провел немало времени в разговорах с молодым офицером, расспрашивая его о семье, беседуя о литературе и поэзии. Он выслушал предложения Лафферте по поводу руководства военной школой и принял некоторые из них. Однако Гевара не согласился с тем, что новобранцы должны «клясться именем Бога», принося присягу повстанцам.
«Когда наши товарищи приходят в сьерру, — сказал ему Че, — нам не важно, верят они в Бога или нет, поэтому мы не можем обязать их клясться именем Бога. Я, например, атеист, но я — боец Повстанческой армии… Вы считаете правильным заставлять меня клясться тем, во что я не верю?»
Лафферте пришлось принять аргумент Че: «Мне, католику, не очень это понравилось, но я признал справедливость его возражений и потому исключил пункт о Боге из текста присяги».
Когда школа была уже организована и функционировала, Че назначил Пабло Рибальту ответственным за идеологическое воспитание новобранцев. Пользуясь псевдонимом Мойсес Перес, Рибальта успешно скрывал свое истинное имя от товарищей по оружию. Также, чтобы не пугать учеников марксистскими текстами, для продвижения своих идей он использовал примеры из войны в сьерре, кубинской истории, работ и речей Фиделя «и других лидеров партизан». Между прочим, в числе «других лидеров партизан» был не кто иной, как Мао Цзэдун.
Вот как вспоминает о времени, проведенном в Минас-дель-Фрио, Гарри Вильегас Тамайо, тогда шестнадцатилетний юноша из городка Яра в Орьенте: «Че считал, что на войне боец не только сражается, но и формирует свое сознание. Он был озабочен воспитанием будущих кадров для Революции».
Усилия Гевары были не напрасны. Подобно некоторым другим молодым людям, отмеченным особым вниманием со стороны Че, Вильегас стал пламенным революционером, вначале войдя в состав его личных телохранителей, затем сражаясь бок о бок с ним в Конго и Боливии, а потом став одним из наиболее влиятельных генералов вооруженных сил Кубы.
От внимания репортеров, которые встречались с Че Геварой в Сьерра-Маэстре, не укрылось то, с какой преданностью относятся к команданте его бойцы. Некоторые из них и сами стали его пылкими почитателями и учениками. Достаточно упомянуть молодого аргентинского журналиста Хорхе Рикардо Мазетти. Он прибыл в сьерру, имея при себе верительное письмо от старого знакомого Эрнесто Гевары — Рикардо Рохо, вернувшегося в Аргентину в 1955 г. после того, как военные совершили переворот и устранили Перона от власти. В конце 1957 г. Мазетти разыскал Рохо в Буэнос-Айресе и попросил помочь ему встретиться с повстанцами в Сьерра-Маэстре. Рохо черкнул короткую записку для Гевары:
«Дорогой Чанчо! Предъявитель сего — журналист и друг, который хочет делать новостную программу на радиостанции «Мундо» в Буэнос-Айресе. Пожалуйста, позаботься о нем, он хороший малый».
В марте Мазетти прибыл в Сьерра-Маэстру. Однако он не стремился заранее восторгаться Че, и это видно из его описания Гевары: «У него с подбородка свисало несколько волосков, желавших походить на бороду… Знаменитый Че Гевара показался мне обычным аргентинцем, представителем среднего класса».
После совместного завтрака Мазетти задал Че провокационный вопрос, почему тот сражается не на родной земле. Отвечая, Че то и дело пыхал трубкой, а Мазетти следил за его речью, которая, ему показалось, звучала уже не по-аргентински, а как какая-то кубино-мексиканская смесь. «Прежде всего, — сказал Че, — я считаю своей отчизной не одну только Аргентину, а всю Америку. Среди моих предшественников такие героические люди, как Марти, на земле которого я продолжаю его дело. Более того, я не думаю, что можно считать вмешательством в чужие дела то, что я отдаю себя лично, отдаю себя целиком, жертвую своей кровью во имя дела, которое считаю справедливым и истинно народным, то, что я помогаю народу освободиться от тирании… Ни одна страна до сих пор не осудила вмешательство Америки во внутренние дела Кубы, ни одна газета не обвинила янки в том, что они помогают Батисте вершить кровавую расправу над собственным народом. Но зато многие обеспокоены моей персоной».
Затем Мазетти спросил, является ли коммунистом Фидель Кастро. На это Че широко улыбнулся и ответил совершенно бесстрастно: «Фидель не коммунист. В противном случае у нас было бы куда больше оружия. Нет, это исключительно кубинское революционное движение. Или, точнее сказать,
